Читать книгу "Просто друзья - Робин Сисман"

— Любого, кто вам нравится, — повторил Джек. — Помните, чтобы заставить читателя чувствовать, вы должны чувствовать сами. До сих пор мы на наших семинарах заостряли внимание на технике, эпитетах, метафорах, построении диалогов. Все это важно, не спорю, но нет ничего хорошего в том, чтобы прятаться под глянцевой поверхностью. Выбирайтесь наверх, покажите себя. Сегодня я хочу видеть вас обнаженными.

— Не меня, — со смешком сказала Рита.

— Всех вас.

— Извращенец, — пробурчал Натан, разминая бицепсы с татуировкой.

Джек посмотрел на часы. Оставался еще час до конца семинара. Натана надо было утихомирить, и Джек сказал:

— А теперь время для разминки.

Все застонали.

— Я хочу, чтобы за сорок минут вы написали сцену, которая заденет меня за живое.

Натан скрестил руки на груди:

— Я не в настроении.

— «Нельзя ждать вдохновения, надо ходить за ним с клюшкой» — это не я сказал, а Джек Лондон. Кто не справится с заданием, получит соответствующий балл. — Джек внимательно обвел взглядом лица. — И уж конечно, не получит «5» за курс.

— Я не смогу! — воскликнул Карлос. — Вы дали очень мало времени.

— Попытайтесь. Разница между писателем подающим надежды и настоящим в том, что последний доводит дело до конца. Еще есть вопросы?

— Надо заполнить одну страницу или две? — вскинув руку, как в нацистском приветствии, спросил Лестер.

— Одну, две, половину, всю тетрадь. Можете писать справа налево и снизу вверх. Напишите стихотворение, сценку, диалог или просто письмо. Можете рассказать о кошке. Мне все равно. Главное — будьте искренни и заставьте меня это почувствовать. Загляните в свои сердца и пишите.

Пошумев немного, студенты принялись за работу. В комнате стало тихо — приятная тишина, тишина сосредоточенного внимания, радующая душу преподавателя. За окнами мерцал огнями вечерний город. Джек обвел взглядом аудиторию: голубые стены, от запаха мела щекочет в носу. Вот они — двенадцать учеников, двенадцать апостолов — склонились над скрижалями и пишут, пишут, покусывая ручки, время от времени с надеждой поднимая на него глаза — может, он сотворит чудо, устроит какой-нибудь трюк: превратит воду в вино или сделает что-нибудь в этом роде. Джеку казалось, что сердце его разрослось до гигантских размеров и вместило их всех. Ему нравилась эта работа. Он любил учить. Любил эту странную комбинацию — чистой, высокой теории и земного, приземленного, человеческого. Любил споры и шутки и то непередаваемое чувство, когда студент постепенно приходит к пониманию того, что он, Джек Мэдисон, до него доносит. Ему не хотелось потерять эту работу и вообще возможность преподавать. Он гадал, кто из двенадцати оказался Иудой.

Послышался шорох — это Рита, исписав страницу, начала писать на обороте. Слова лились из нее легко, как из рога изобилия. Джека поражала уверенность в себе некоторых студентов. Они знали, чего хотели. К нему желание стать писателем пришло не сразу, исподволь. Порой его одолевали сомнения, он боялся, что никогда не станет настоящим писателем, потому что не был одержим писательской страстью с детства. Он рос вне литературной среды. Отец читал только биржевые сводки; мать — толстые иллюстрированные журналы с глянцевой обложкой. Но Джек рос созерцателем. Вернее, наблюдателем. Покуда приходили и уходили мачехи и отчимы, пока его носило из дома в дом, он научился распознавать эмоциональную температуру места и людей и фиксировать ее в памяти. Если жизнь, которой он жил, его не устраивала, он придумывал себе другую.

Когда Джеку исполнилось десять, его отец женился в очередной раз. Лорен ворвалась в их жизнь как порыв свежего ветра, с полными книг сундуками, и жизнь его сразу изменилась. Джек стал читать, и это занятие полностью поглотило его. Лорен покупала ему книги, читала ему вслух, поясняла незнакомые слова и понятия, выслушивала его мнение. Позднее Лорен поощряла его начинания, с осторожной настойчивостью заставляла переносить на бумагу некоторые из образов, живших в его воображении. «Большое небо» он посвятил ей.

Для Джека писать означало освобождаться от рутины. Это было все равно что открыть в себе шестое чувство или новое измерение. Ему нравился сам процесс: вначале свободный поток слов, торопливый и бессвязный, потом долгая, требующая немалых интеллектуальных усилий (что тоже было в радость) отделка. Нравилось, что хороший писатель способен создать все, чего бы ни захотел, и заставить читателя поверить в это.

Но сейчас ум его заблокирован. Джека словно загнали в угол, и он не может оттуда вырваться. А что, если после первой книги он не напишет больше ни строчки? Надо вернуться домой и сделать то, чего хочет от него отец, — взвалить на себя бремя семейного бизнеса: управлять складом или заниматься рекламой. (Эй, Джек, ты ведь должен быть в ладу со словами?) Он вспомнил со смутной тревогой о том, что в ближайшие выходные в Нью-Йорк приезжает отец. Он сообщил об этом в письме, типичном для Джека Мэдисона-старшего: две строчки, напечатанные секретаршей, извещавшие Джека о том, что в воскресенье отец выберет время, чтобы встретиться с сыном. Джека всегда бесило, что отец распоряжается его жизнью: предполагалось, что только Мэдисон-старший должен планировать свое время, в то время как Джек-младший всегда свободен. Отец не считал писательство работой. Противостояние Джека с отцом началось давно, еще в школе, когда Джек бросил футбол и сосредоточился на занятиях литературой. («Черт возьми, сын, зачем думать об учебе тому, кто наследует „Мэдисон пейпер“?») В один прекрасный день Джек заявил, что желает продолжить учебу в колледже, чтобы получить диплом магистра изящных искусств. («Каких таких искусств?») Когда Джек гордо презентовал отцу экземпляр своей первой книги, отец полистал ее и со смешком заметил, что Джек мог бы выпустить миллион таких книжек, работая в «Мэдисон пейпер». Джек был уверен, что отец так и не прочел его книгу. Если его следующее произведение окажется бестселлером и, чем черт не шутит, завоюет Пулитцеровскую премию, тогда, надо думать, отец перестанет над ним глумиться.

В конце семинара Джек собрал работы студентов и раздал листы с отрывком, который они должны будут обсудить на следующем семинаре. Кэндис, передавая ему работу, незаметно повернула руку так, что он прочел на ее ладони: «Увидимся в субботу», а внизу заметил смешную рожицу. Возвращаясь домой на метро, Джек вдруг обнаружил, что испытывает немалое облегчение от того, что ее нет рядом, что он не слышит ее беспрерывной болтовни, хотя ее детская непосредственность тронула его. Кэндис была куколкой, но иногда хотелось побыть одному и подумать о своем. О том, например, почему он не может писать. Этот вопрос Джек задавал себе ежедневно, и с каждым днем ему становилось все страшнее. Будьте искренни, говорил он студентам. Загляните в свое сердце и пишите. Но он сам так больше не мог. Что-то заслоняло его внутренний экран, загораживало обзор.

Джек вспомнил о внезапно возникшем чудесном рассказе Карлоса и испытал стыд. Он поклялся себе тайком от Карлоса отправить его рассказ в несколько лучших журналов — без переделок, без «отделки». Хороший редактор наверняка заметит талант. Джек представил себе полный энтузиазма ответ редактора, благодарность Карлоса и его блистательную карьеру (не такую, впрочем, как у его учителя и патрона). Выходя из метро, Джек улыбался, согретый своей фантазией.