Читать книгу "Крымский ковчег - Александр Прокопович"

– С каких пор задерживать граждан Балтийской республики и выдавать их властям Москвы стало нормальным? Разве я не нахожусь за её пределами? Разве у Балтийской республики нет договора с Периметром? Или это не Периметр?

Генерал тяжко вздохнул. Рука потянулась за стаканом, тот снова был полон, снова недолго.

– Давай начнем с самого простого. Любопытный пистолет ты с собой носишь. Не поделишься, где взял?

Парыпин вытащил Гласе Ган и осторожно, будто опасаясь, что тот сам выстрелит, покрутил, рассматривая причудливую форму и странный материал.

– Подарили. Тем более что вы же теперь и с обычными пускаете…

– Подарили? Антону Стрельцову такое подарить не могли. Мне такое не дарят. Керамику покупают, и за очень большие деньги. Снова нестыковка… Ладно, переходим ко второму пункту повестки. Как ты выжил, Стрельцов? Пушка тебе бы точно не помогла.

– Не знаю.

То ли генерал все же отдал приказ, то ли нервы начали сдавать, только Антон явственно чувствовал тепло в районе кистей и лодыжек. Пока только тепло. Захотелось срочно ответить на все вопросы, а еще лучше поменяться местами с генералом и продолжить беседу.

– Антон Стрельцов, ты, когда въезжал в Москву, не видел, в какую сторону пушки и пулеметы нацелены? Или ты не заметил, с какой стороны от Периметра минные поля? Ты же местная легенда, мать твою, ходишь и все никак не сгинешь. Тебя на входе обыскивают, это что – я боюсь, чтобы у падших не прибавилось пистолета или ножа? Падшим нужны ножи? Если они захотят – у них будет все, и я узнаю об этом последним. Я здесь, чтобы никакая зараза даже не думала сунуться сюда, а не отсюда! Если им захотелось, чтобы прошли люди с оружием, то люди прошли. А вышли потом люди или так там и остались, так мне это без разницы.

Было не страшно. Когда тонешь в трясине – чего уже бояться? Он слишком устал, хотелось, чтобы все закончилось, уже все равно как… Просто сидеть и ждать, надеяться, что заканчивается все.

Парыпина прорвало, видно, говорить было мало с кем. С учетом того, что именно говорил генерал, в судьбе Стрельцова возможно немногое и в это немногое точно не входит перспектива что-то кому-то разгласить…

– Стрельцов, ты думал, Москва – это резервация такая? Зона особого режима? Туризм, сувениры, экзотические развлечения… Москва – это большое сосалово. Резервация – это вы, там, за Периметром, хоть в Питере, хоть в Нью-Йорке – без разницы. Им ведь не деньги ваши нужны. То есть, конечно, деньги они берут за все, что можно и за что нельзя. Но важнее, чтобы такие, как ты, приезжали сюда, тратили себя.

Со всего мира сюда валят – надеются. Отработать контракт и вернуться богатым. А то и просто – дикарями. Думают, артефакты на деревьях висят. Пачками гибнут, а новых – все больше.

Мои ребята каждый месяц со стоянки машины перегоняют скупщикам. Вечером дежурный обходит, прикидывает, кто вернется, а кому уже колеса без надобности.

Движения генерала оставались все такими же точными. Он выпил очередную половину стакана. Поставил на ребро – стакан замер под углом сорок пять градусов, будто тоже был военнообязанным и без команды падать – не моги.

– Умеешь так? А я умею! – Стакан опустел, а генерал все так же трезв.

В руках и ногах было все еще только тепло, но горячее не становилось. Может, все-таки Антону показалось?

– Господин генерал, а почему бы вам танки не развернуть? – Стрельцов слышал свой голос будто со стороны, и мысли тоже казались чужими. Ему было все равно, но его голос продолжал: – Говорят, у вас и бомба есть, говорят, у вас все есть…

– Есть. Каждый. Кто в Москву едет. Мне платит, – водка наконец-то взялась за дикцию генерала. – Могу купить. Чего пожелаю. Только будет так, как есть. Антон Стрельцов. Как ты выжил?

– Если расскажу – отпустите?

– Нет.

– Тогда в чем смысл?

– Как скажешь…

Генерал, уже, кажется, схвативший нужный градус, мгновенно протрезвел. Шея налилась красным, потом побагровели щеки, когда багрянец добрался до носа, Парыпин тяжело поднялся, двинулся к дверям:

– Сейчас будет тебе смысл, подумай, может, все-таки ублажишь старика?

Дверь генерал решил не закрывать – через окошко смотреть неудобно. Вероятно, рассчитывал, что Антон будет его развлекать. Железо нагревалось быстро. Антон не почувствовал жара – сразу пришла боль, и было уже не понять где, разлилась снизу вверх, слева направо. Пришла уже не как чужая, пришла как родня – куда уж ближе.

Наверное, генерал решил, что Антону стало плохо, – тот выгнулся, прижигая затылок о железную спинку стула. Генерал приказал отключить ток. Он не жалел Стрельцова. Просто нужен он был ему пусть и поджаренный с кровью, но все-таки живой.

Парыпину казалось, что он смотрел, не отрываясь. Но все же что-то он пропустил. Оператор у пульта посмотрел, не отрываясь, как тело пленника выкручивает от раскаленного металла, но тоже не увидел.

Антон мог думать только об одном – от нагревания вещества расширяются. Почему-то именно эта мысль не отпускала его. За мгновение до того, как выгнуться от боли и удариться затылком о спинку стула, он представил себя расширяющимся в расширяющихся же наручниках. Только Стрельцов расширялся быстрее. Представил и пришел к нехитрому выводу, что в одной и той же точке пространства не может находиться два предмета.

Боль Стрельцова росла, и он рос вместе с ней, заполняя объем… и металл не выдержал. Наручники и кандалы порвались, будто были сделаны из фольги. Антон встал, отбросив металлический хлам. Он уже не удивлялся, что из двух предметов, оказавшихся в одной точке, металл уступил плоти, – было слишком больно, чтобы удивляться.

Наверное, генералу повезло: боль Антона оставалась покорной, пусть даже, как и в прошлый раз, став голодом. Теперь Стрельцов знал: можно вытерпеть не только боль – можно вытерпеть и голод. Генералу повезло на лишнюю минуту жизни. Не повезло четверке таманцев, бывших ближе всех. Стрельцов стрелял из Глас Гане, даже не вынув его из руки генерала. Антон никогда не был особо метким стрелком, но с расстояния меньше метра трудно промахнуться, особенно по неподвижным мишеням. Правда, в последнем выстреле необходимости уже не было. Змея, вновь ставшая видимой, нанесла свой удар по одному из бойцов одновременно с первым выстрелом.

Антон не задал себе вопрос, почему хваленые таманцы ничего не успели. Стрельцову было неинтересно, что за тварь стала его телохранителем, – было достаточно того, что он снова двигается в нужном направлении.

Стрельцов прижал к себе Парыпина, удерживая генерала и почти не напрягаясь, двигался вперед. Щит получился достаточно большим, пусть и неповоротливым. В другое время и в другом месте все могло получиться. К несчастью для Антона, таманцы были слишком хороши, чтобы играть с ним в заложника. Парыпин хрипел, наверное, хотел что-то сказать. Довольно трудно говорить, когда воротник кителя впивается в горло удушающим и болевым одновременно. Хрипел генерал недолго – Антон не услышал выстрела, просто генерал вдруг замолчал и стал заметно тяжелее. Тело не умеет выбирать, не умеет жертвовать частью ради целого. Простреленные таманцами ноги генерала, подогнувшись, сработали выбитой из-под ног табуреткой. Если генерал только потерял сознание, в этом не было заслуги ни Антона, ни таманцев.