Читать книгу "Мышонок и его отец - Рассел Хобан"

Магический полёт сам по себе символизирует, согласно Элиаде, освобождение души, познание тайных истин и экстаз. Мышонок с отцом поднимаются в небо трижды, и всякий раз их несут птицы. Первые два раза это происходит помимо их воли; третий раз – согласно разработанной ими стратегии в войне с Крысьим Хватом. Среди примечательных соответствий следует также упомянуть проникновение в тело шамана инородного предмета, который не придаёт ему магической силы, но оказывается препятствием, подлежащим устранению, – и в устранении подобных препятствий заключается ещё одна из чудесных способностей шамана. Выбравшись из пруда, мышонок с отцом не могут пошевелиться даже после того, как их заводят; позже – лишь после того, как мышонок с отцом разбиваются, – мы узнаём, что в механизм забралась крошечная улитка.

Облачение шамана напоминает скелет и включает в себя металлические части. Это означает, что мёртвый может претерпеть «мистическое возрождение», воскреснув из костей (Элиаде, 63). Этот особый статус шамана как «недужного целителя», который Элиаде подчёркивает на протяжении всего исследования, превосходно передан у Хобана в образе металлических тел мышонка и его отца. Они подобны животным, но во многом им уступают. Они не могут ни охотиться, ни защищаться, ни даже двигаться по собственной воле; однако, когда они ломаются, их можно починить. Они жалки и беспомощны в мире хищников, где все охотятся друг на друга; но поскольку они ничего не едят и никому не годятся в пищу, им удаётся разорвать порочный круг насилия, в котором вращаются настоящие животные. Хобан неоднократно привлекает внимание читателя к тому, что одежда, в которую изначально были облачены отец и сын, износилась и обнажила их жестяные корпуса. Это не только символ освобождения от всего наносного и поверхностного, но и знак энтропии и страданий, низведения жизни до «мимолётной иллюзии в процессе вечного преобразования» (Элиаде, 63).

Следует обратить внимание на глубокую недвойственность, отмечающую идейное содержание романа, ещё и в том плане, что автор решительно отказывается от упрощённой трактовки зла. Крысий Хват – это не только дух, преследующий мышонка с отцом и в конце концов получающий возможность поработать над ними отвёрткой; он ещё и шаман, такой же, как они, только сопротивляющийся своему предназначению. Его сопровождает «Мать животных», наставница из мира духов, – слониха, которая отказывается с ним говорить, над которой он издевается и благодаря которой Крысий Хват в конце концов оказывается на краю гибели и обретает свет. В одном из эпизодов Крысий Хват совершает ритуальное убийство животного; обычно в роли жертвы в подобных случаях выступает конь, но здесь его место занимает заводной ослик. Однако это не просто убийство, как отмечает с горечью мышонок-отец, а ещё и жестокая забава. И поэтому погибший ослик не наделяет Крысьего Хвата шаманской способностью летать. Ноги этого ослика, временно заменившие руки мышонку-отцу, наносят его убийце сокрушительный удар. Искусный шаман обладает властью над огнём (способен брать голыми руками раскалённые угли и т. д.). Элиаде отмечает, что кузнецов «одновременно и презирают, и почитают» (472), но благодаря познаниям в металлургии ассоциируют с шаманами. Крысий Хват прекрасно подходит под это описание: он искусный механик, способный чинить заводные игрушки; он разбирается в электричестве; он ухитряется выжить, коснувшись оголённого провода под высоким напряжением. Кроме того, Крысий Хват тоже не раз оказывается на краю гибели: физической – от зубов ласок, духовной – когда теряет зубы, и снова физической – от огня (электричества), возрождающего его к новой жизни. Именно ему отводится на долю тот опыт просветления, который у Элиаде описан как «таинственный свет, который шаман вдруг ощущает во всем теле, внутри головы, в самой сердцевине мозга» (61). Открытое противостояние героев и злодея исподволь смягчается тайным сходством между ними, которое мало-помалу осознают и принимают обе стороны. Осознав, что «у него есть с ними что-то общее» и что охотник и жертва, слуга и господин поменялись ролями, Крысий Хват постигает ритм, в котором «фуда вфодит, отфудова выфодит, а отфуда обратно туда», – ритм взаимосвязи всего сущего, подводящий к разгадке тайны самоза-вождения.

Хобан далёк от механического переноса особенностей и эзотерических знаний шамана на своих персонажей. Все заимствования тщательно замаскированы: начало и конец – инициация и последнее откровение – переставлены местами, специфические характеристики шамана искусно видоизменены, как было описано выше, и, самое главное, в романе нет никаких открытых упоминаний о магии, трансе, экстазе, магических полётах, вмешательстве духов и т. д. Все приметы шамана вписаны в совершенно естественный контекст. Если принять предположение, что животные и заводные игрушки способны думать, чувствовать и действовать как люди, то никаких других допущений уже не потребуется: книга окажется абсолютно реалистичной. На одном уровне это – замена сверхъестественного естественным. Именно так работает мышление ребёнка, ещё не понимающего символических значений и воспринимающего всё в буквальном смысле; на этом принципе основана игра слов, к которой Хобан прибегает в этой книге неоднократно. Но на другом уровне так совершается одухотворение всех знаков. Это мистицизм особого рода, заключённый в шаманской картине мира, но лишь с трудом различимый в причудливых, на сторонний взгляд, поверьях о шамане, который провожает души умерших в загробный мир, отыскивает и возвращает в мир живых душу умирающего, взбирается на Мировое Древо и срезает с него ветвь или попадает в когти демонов, что разрывают его тело на части, варят и собирают вновь. В «Мышонке и его отце» Хобан возрождает именно этот тип духовности, утраченный современным человеком. Одухотворяя силы природы в поисках души, Хобан воспроизводит процесс, уже завершившийся в таких религиях, как христианство или индуизм, в которых, по справедливому замечанию Элиаде, могут присутствовать те же образы (например, танец Шивы), но распознать в них следы шаманизма уже невозможно. Сохраняя архаические модели религиозного экстаза, но таким образом, что они либо остаются незаметными, либо только вызывают некие психологические или духовные коннотации, и, устраняя или сводя к минимуму гротескные элементы, Хобан воскрешает шаманскую картину мира в форме, приемлемой для современного читателя. И эта идейная подоплёка романа «передается через общепринятый символизм», воспринимающийся «постольку, поскольку ему удается прижиться в уже существующей магико-религи-озной системе» (Элиаде, 411).

Роман «Мышонок и его отец» можно рассматривать в контексте многих религиозных и философских систем, и при каждом новом подходе в нём будут открываться новые смыслы. В данной статье он анализируется с точки зрения адвайта-веданты, но вполне возможно трактовать его и с позиций экзистенциализма, фрейдизма, марксизма или буддизма, равно как и целого ряда других учений. Книга, в которой поступки персонажей столь явственно мотивируются ощущением собственной ущербности, книга, в центре которой стоят взаимоотношения между отцом и сыном, по существу составляющими единое целое, и их отношения с женщиной – матерью и возлюбленной, естественным образом открывает возможность фрейдистской интерпретации. Сюжетная линия восстания зависимой расы, совместными усилиями свергающей иго угнетателей, вызывает не менее сильные ассоциации с идеями марксизма. А тема вечных перемен, пронизывающая всю книгу, в которой даже финал оказывается открытым и подразумевает безостановочное движение, столь же настоятельно требует рассматривать этот текст с точки зрения буддизма. Гармонично объединяя в себе великое множество разнообразных религиозных, культурных и философских систем, которые остаются скрытыми от юного читателя, но исподволь проникают в его сознание, формируют его представления о мире и дают ему внутреннюю опору, книга Хобана действует в полном согласии с духом упанишад. Подобно тому как соль, растворённая в воде, присутствует в каждой капле жидкости, оставаясь незримой, подобно тому как огромное дерево незримо заключено в крошечном семени, так и единая истина незримо пронизывает всё сущее в пространстве и времени. Фремдер, главный герой одного из «взрослых» романов Хобана, страшится того, что по ту сторону «тонкой плёнки реальности» таится «бесконечное становление, поглощающее всё и вся». Но книга о мышонке и его отце обращена к детям и внушает им спокойную уверенность в том, что даже за «последним видимым псом» и за последней точкой по-прежнему остаётся самосознающее «я». И к этому роману вполне применим тяжеловесный отзыв Серпентины о другом, куда менее достойном тексте: «Под маской шутки и фарса он изображает самую СУТЬность того, что есть БЫТЬ».