Читать книгу "Вожделение бездны - Елена Черникова"

- Ещё помучаешься?

- Профессоры! - вспомнил Васька. - Деканы!

- Теплее, но мимо.

- Я не сдаюсь, но хочу скорей услышать продолжение.

- Прошу. Журналисты. Священники. Учителя. Психологи. Вопросы?

Васька, повеселевший на журналистах, сразу затих и насупился на священниках,

воспрянул на учителях и озадачился на психологах. Потом что-то перекалькулировал и спросил с надеждой:

- Точно? Без ошибки?

- Точно. Диссертация была защищена и почти засекречена, тем быстрее потому, что соискатель шёл к степени доктора как раз психологических наук. Лёгкая доза критического в отношении к себе и коллегам была простительна. Всем остальным решили не показывать и не рекламировать.

- Из-за священников? - с пониманием спросил Васька.

- Ну что ты! Священники тут по определению: им с человечьими душами работать приходится с высоты непререкаемости. Они обязаны уметь управлять и, конечно, искренне желать этого. Нет: из-за учителей средней школы! При тестировании там обнаружились интересные результаты, которые даже самым тщеславным журналюгам не снились.

- Но ведь учитель - это святое. Даже политики, баллотируясь, всегда говорят о зарплате врачам и учителям - в первую очередь! Образ учителя, как образ матери, Родины, чести, достоинства, - нет, это невозможно! Святые люди!

- Вот видишь, Васёк, ты сам прошёл путь, которым проходит каждый, кому пытаются сказать правду. Достаточно тронуть стереотип, и всё. И правда уже никому не нужна, потому что её некуда положить. Вернёмся к началу: видимое и невидимое. События - и пружины. Если обнародовать исследование про учителей, у многих заболит, как зуб, стереотип. И что тогда: не бороться за зарплату врачам и учителям? Да любой политик, забывший хоть один пункт из джентльменского набора,

- всё, считай, труп. В наборе-то немного, но жёстко: безопасность, борьба с

пороками, рабочие места, уверенность в завтрашнем дне и прочая. И конечно, врачи-учителя, поскольку священная корова. О врачах, кстати, в той диссертации ни слова. Они

просто лечат. А учитель средней школы даже за пять копеек, даже срывая горло, но на работу выйдет и уроки проведёт. Поскольку власть над маленькими, мягкими,

неразумными, подчинёнными, нежными существами необъятна и нигде более в таком же объёме не воспроизводима. А от этого вида энергообмена никто не в силах отказаться.

Васька загрустил и померк. Я поняла, что моя провокационная лекция совершает некую чудовищную работу, возможно, чёрную. И мальчику больно.

- Давайте дальше, - тихо попросил он, видимо, из любопытства. - У меня была хорошая первая учительница. Говорила, старших слушаться надо.

- Ну и давай слушайся. Только если опять заболит - скажи, отдохнём. Итак, журналисты идут в профессию за властью. Это высшее наслаждение, поэтому профессия - самая популярная и массовая. Все остальные по сравнению с этим жалкий паллиатив. Наслаждения телесные, кулинарные, спортивные, - всё мимоходом прихватывает глоток власти над другим человеком! И нет большей сладости живым, чем заставить другого выслушать тебя, принять твою точку зрения, а если не принял - опять заставить. Люди умирают в битве за мнение. Сверху присыпано

пудрой и полито глазурью: убеждения, принципы, идеи, воззрения и прочее, прочее. В переводе на понятный язык: делай, как я, думай, как я, молись, как я, но не подходи близко. Не сливайся со мной. Я выше, я отдельно. А ты делай! И не перепутайте меня с кем-нибудь другим! Схема любой журналистики.

- Вы говорите мне жестокие вещи, чтобы я понял, какое вы чудовище? Или зачем? Как я должен всё это понимать?

- Вась-Вась, а ведь мы договорились: тебе нужна правда, и ты готов потерпеть и не перебивать. Договаривались? Терпи. Кстати, не только в журналистику, а в

любое искусство люди бегут за наслаждением. Слово, малыш, однокоренное сладости. Пощупай, пожуй, потерпи.

Бедный малыш. Он сделал шажок в сторону и шёл теперь как-то официально, будто чужой. Я ждала, пока гарпун обрастёт мозолями.

- Продолжайте, - сказал он минут через десять, когда мы дошли до павильона "Культура".

- Продолжаю. Итак, ты понял, что журналюги суть кратофилы. Даже если не отдают себе в этом отчёт. Но спрятать себя в тексте ещё никому не удавалось. Ни в печатном, ни в аудиовизуальном. Текст - самый жёсткий рентген. Видно всё. А что не видно - то чувствуется. Главное, пойми: выходя на люди, журналист всё своё транслирует полностью, как бы ни был он мастеровит по части сокрытия своих

мыслей. У радио есть так называемый совокупный слушатель, великое ухо которого в

нашем случае раскинулось от Калининграда до Владивостока. Это ухо всё слышит, на всё реагирует, причём адекватно. И если журналист начинает хоть чуточку давить,

не важно чем, ухо высылает ему молнию: не дави, само всё понимаю. Это не связано с так называемой правдой. Это только эмоции. Но именно они решают всё. На ухо

давить нельзя даже с самой великой правдой. Например, нельзя кричать в ухо: "Эй, ты пришито к дурьей башке, у которой внутри солома! Труха! Рабская психология! Отсутствие вкуса к подлинным демократическим ценностям!" И тому подобное нельзя кричать в совокупное ухо.

- Ухо сворачивается в трубочку? - ожил Васька.

- Нет, не сворачивается. Ухо шлёт ещё одну молнию: иди-ка ты со своим криком куда подальше. Но журналюга не понимает и опять кричит: "Эй, ухо, а ты ещё и непатриотичное какое-то! Давай-ка я научу тебя родину любить!!!"

- Это, насколько я понимаю, вы… прыжком по истории?

- Конечно. Разные этапы, разные крики. Так вот теперь мы подходим к сути моей проблемы.

- Неужели?.. - хмыкнул он.

- А суть её в том, что я в ухо не кричу. Я ему то шепчу, то воркую, но никогда не командую ни "левой, левой", ни "правой, правой". Я хорошо отношусь к людям.

Жаль их, удавленных информацией, поэтому я стараюсь быть нежной. Передачи-портреты, культура там всякая…

- Это я слышал. Мелодия! Что ни скажете, музыка. Мы вас всей семьёй долго слушали, а потом я написал, потому что рука вроде сама вывела ваше имя…

- Понимаю. Так часто бывает. Это тоже вид власти: музыка голоса, спокойный тон, уверенное знание правил и ударений. Особое очарование. Но за всем этим я прячу нежелание кричать в ухо, потому что мне жаль людей, и других мотивов тебе приводить не буду. И вот на этом-то я и погорела. Ухо, не чувствительное к

мелодичной тишине, однажды начинает требовать, чтобы его, так сказать, почесали. Дунули. "Дайте мне в ухо! - кричит само ухо. - Сильнее! Да вот же как надо! Я сейчас покажу, как надо мне дать в ухо". Не получив, оно берёт бумагу и пишет в

дорогую редакцию. Вот вкратце схема. Ничего нового, но тебе почему-то неприятно, а почему?