Читать книгу "Энциклопедия русской души - Виктор Ерофеев"

- Encore une старуха-процентщина, - сказала Сесиль. - Идем.

Огромная квартира. Черный телефон. Мой телефонный номер, косо записаный на депрессивной стене. В глубине квартиры огромная дверь. Васильковая, много раз перекрашенная. Мы толкнулись туда. В пустой комнате, на старом дубовом паркете сидел Саша. Ел курицу. Саша, конечно, был Саша, но он был и не Саша.

- Значит, ты - Серый? - сказал я.

- За знание надо платить, - мотнул головой Серый.

- Он пустил нас по ложному следу, - злобно сказала Сесиль, схватив меня за руку.

- Подожди, - сказал я. - Скажи формулу, Серый!

- Русскую формулу- ? - Серый захохотал. Бросил курицу на пол. - А ты что, все еще не догадываешься? Мы уперлись друг другу в глаза

- Он и есть русская формула- ! - выпалила Сесиль, от волнения заговорив с гротескным французским акцентом.

- Серый, - отгоняя бред, сказал я. - Почему ты такая свинья?

Саша снова захохотал:

- А ты знаешь, Сесиль, кто попросил меня убить твоего американского мудака?

- Пока! - сказал я.

Я открыл беспорядочную стрельбу. Серый менялся на глазах. Он был трактористом и выезжал в поле пахать. Он был Чапаевым, кит-рыбой, Чкаловым-Чайковским в бархатной курточке и просто русской литературой, которая, обрушившись с неба белым, искрометным водопадом, вышла из берегов и тут же горячо, по-собачьи, облизала униженных и оскорбленных. Серый шел по женским делам: он был стопудовой бабой, он был Терешковой, которая билась о спутник с криками: Чайка! Чайка! Чайка! - после чего крупным планом чайки хором спросили Катюшу Мишутину:

- Ты сдала кал на загранпаспорт?

Серый был тонким деятелем и, конечно, МЦАП-ценностями, православным батюшкой, кушающим икорку, модной певицей, в рваных трусах запевшей под светомузыку:

Самое грязное в мире, Черное море мое.

Я на секунду впал в экологический столбняк Серый с размаху был сразу всеми. Я снова выстрелил. Сесиль задергалась на полу. Я промахнулся. Я убил мою лучшую французскую подругу. Я растерялся. Кинулся к ней. О, моя боевая подруга! Ты помнишь, как в Париже мы с тобой рано утром волокли мой чемодан через сквер к метро, когда не было денег на такси? Ты помнишь, как в том сквере волновались на ветру платаны и цвели темно-красные розы? А твоя вечно розовая мыльница, которая, как у всех француженок, пахнет самшитом? Я гордился тесным знакомством. Неужели она тоже умрет, вместе с тобой? Прижал к сердцу:

- Сесиль!

Из ее влагалища осмотрительно высунулась мышь с окровавленной шкурой.

- О'ревуар, - пробормотала Сесиль со слабой улыбкой, - на том свете, которого нет.

Серый захохотал.

Я выстрелил с колена, держа ствол двумя руками. Серый превратился в рекламный щит вдоль дороги. На щите улыбалась невеста с зубами и было написано:

Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ!

Я измолотил пулями щит.

Серый стал мною. Я никогда не видел самого себя в трех измерениях и испугался. Я был поразительно не похож на себя. На то представление, которое у меня было о себе. Я не знал, куда целить. Это было похоже на самоубийство. Это было нехорошо. Я выстрелил подряд три раза.

Серый умер каким-то странным стариком.

серый-серый

Ни зги.

смерть

Достигнув высоких ступеней духовности, Серый с радостью ожидал день смерти. Бывало, нетерпеливо тер холодные руки и подначивал:

- Чего тянешь, косая?

Просветленно, приняв пивка, Серый сидел у загодя приготовленного дубового гроба, сделанного собственноручно: он был искусен в столярном деле. Давно было им отмечено тяжелым камнем место, избранное для могилы, у алтарной стены.

- Покинув тело, душа просияет, как солнце, - с восторгом говорил Серый. - Она будет с удивлением смотреть на свою смрадную темницу.

Серый называл смерть возвращением от многоплачевного, болезненного странничества в небесное, немерцающее отечество.

- Там увидимся, - сказал мне Серый и поднял руки к небу: - Там лучше, лучше, лучше!

- Значит, русскому смерть не страшна?

- Смерть грешника люта, - заметил он.

Серый уже не оглядывался на землю. Родственные связи для него не существовали. Он был в том состоянии небожителей, когда все земное одинаково дорого, без пристрастий, лишь постольку, поскольку нуждается в его помощи, но не привязывает к себе. Один заехавший к Серому офицер спросил, не прикажет ли он передать какое-нибудь поручение своим сибирским родным. В ответ Серый повел офицера к иконам и, с улыбкой любви глядя на них, сказал, указывая рукой:

- Вот мои родные. А для земных родных я живой мертвец.

Его жизнь была ежедневной борьбой с врагом спасения. Для одоления врага Серому пришлось нести величайшие труды. Пост был столь строгий, что три года в пустыне Серый питался исключительно отваром горькой травы снитки. Тысячедневные и тысяченощные моления на камнях были орудиями, которыми он одерживал победу, но эти орудия тяжело, болезненно отразились на Сером. Недаром как-то под вечер вырвалось у него признание, что он борется с врагом, как со львами. Серый смирял себя, не находя возможности жить без внешней муки.

- Ну зачем ты носишь на спине тяжелый рюкзак, набитый песком и каменьями?

- Томлю томящего меня.

отмучился

Слово-разгадка русской жизни. Вся жизнь - мука. Физическая, эстетическая, стилевая, любая.

некролог

В последнее время отечественные некрологи все больше приобретают оптимистическое направление. То же отражается в речах на панихидах. Складывается впечатление, что если в советские времена покойника хоронили всерьез и надолго, то теперь неофитская вера в загробную встречу с ним и уверенность в благополучном исходе Страшного суда призваны снять шок смерти и невыносимое горе разлуки.

чувство вины

Изувеченный Серый. Пиджак внакидку с пустыми рукавами. Согбенный Серый - после того, как избит почти до смерти хулиганами, напавшими на него в пустынной келье:

- Дай денег!

Денег у него не было и в заводе. От хулиганов он не защищался, хотя по необыкновенной силе своей, мог бы и врезать. Между лопатками страшная рана. На ногах от долговременного стояния тоже неизлечимые раны. Из ран постоянно сочилась сукровица. В довершение ко всему Серый изобрел мучительный образ сна, на который я не мог смотреть без боли. Он спал, стоя на коленях, опустив голову книзу и поддерживая ее стоящими на локтях руками. Увидев меня, он сказал:

- Я могу молиться за тебя только дома. В храме за тебя молиться нельзя.