Читать книгу "Венерин волос - Михаил Шишкин"

Сначала кто-то просит, чтобы за него заплатили выкуп, совсем еще мальчишка, изможденный, грязный, наверно, пленный солдат, ему отрезают палец, он принимается тихо скулить. Палец крутят перед объективом.

Потом какой-то иностранец — он говорил по-английски — протягивает в камеру банку с мутной жидкостью, свою мочу с кровью, жалуется, что ему отбили почки, тут его сзади стегают железным прутом, он дергается, кричит.

Изольда с самого начала не стала смотреть, вышла на балкон курить.

Кто-то из гостей после первых кадров встал и пошел за ней.

Пленному солдату хотят перерезать горло. Он вырывается, сипит: «Не надо! Не надо!». Уходит куда-то вниз из кадра. Его поднимают обратно, черная рука с кривыми пальцами на красном лице.

Еще кто-то из гостей встал и молча вышел из комнаты.

Старик спокойно крестится в камеру и говорит: меня сейчас убьют, и я хочу сказать, что я вас очень люблю, и тебя, Женечка, и тебя, Алеша, и тебя, Витенька! Ему отрубают голову. Камера показывает в первую секунду не голову, а шею — крупно — она толстая, наверно 45-го размера, и вдруг сокращается в кулак, и из нее выпирает горло и льется черная кровь.

Перед телевизором остались вдвоем — толмач и зубной техник. Сидели и смотрели, как насилуют женщину, которая все время кричит: «Только не трогайте ребенка!». Зажигалкой поджигают волосы между ног, потом вставляют ей внутрь лампочку и раздавливают стекло. Женщина воет, охает, корчится на земле. Льется кровь. Бородатый в черных очках вставляет, ухмыляясь, ей в задний проход дуло пистолета и спускает курок.

— Хватит, — сказал зубной техник, — выключи!

Толмач выключил телевизор и пошел на кухню готовить чай. Гости быстро разошлись.

Изольда в ту ночь опять пошла спать в детскую. Сказала вместо «спокойной ночи»:

— Я тебя ненавижу.

26 августа 1915 г. Среда.

Сегодня на скейтинг-ринке брат познакомил меня со своим новым другом Алексеем Колобовым, студентом, эвакуировавшимся вместе с университетом из Варшавы. Я каталась с Лялей и издалека увидела, как кто-то помахал мне из-за столика, которые стоят вокруг трека. Подкатила к барьеру. Саша представил нас. Оркестр играл так громко, что нужно было кричать. У него удивительные голубые глаза, красивая узкая рука, и он очень смешно покраснел, когда здоровался со мной. Предложила ему покататься — он отказался. Не умеет. Мне стало с ними неловко и как-то скучно. Не о чем было говорить. Вернее, даже не скучно, а как-то тревожно. Захотелось убежать, скрыться. Снова умчалась на середину трека, в общее течение.

А теперь пишу и думаю, чем меня это задело? Может быть, может быть…

27 августа 1915 г. Четверг.

Вернулись Мартьяновы. Сегодня видела Женю. Удивилась: что я могла в нем найти?

Пришел папа с картой, и все стали ее разглядывать. На фронте дела все хуже — отдали Польшу, всю Литву и Белоруссию. Саша с папой следят каждый день за отступлением по карте. В Ростов отовсюду хлынули беженцы.

Ночью думала о Жене и снова вспомнила, как он стал показывать мне тогда опыт, как магнит сквозь лист бумаги придает железным крошкам симметрический рисунок, а я сказала, что больше его не люблю — и какой он стоял после моих слов жалкий, поникший, беспомощный с магнитом и бумагой в руках.

Наверно, я очень плохая. Но мне его совершенно не жалко. Вернее, жалко, конечно, но от этой жалости он становится каким-то еще более жалким.

Я не влюбилась в Алексея. Да, я чувствую. Я знаю.

29 августа 1915 г. Суббота.

После каникул все съезжаются и рассказывают друг другу о своих летних романах — думаю, большей частью придуманных.

Всех удивила Мишка. Летом она познакомилась с молодым правоведом — его мать снимала рядом дачу. Он сказал, что любит ее, на следующий год закончит университет и женится на ней. А на другой день приехала его мать — важная и гордая, встала на колени перед ней — перед Мишкой! — и стала умолять отказать ее сыну. Стала уверять, что они оба молоды и вовсе не пара, что Мишка будет чувствовать себя неловко в их кругу. И что он будет стыдиться ее, будет несчастен. Напоследок сообщила, что они запутаны в долгах и что у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что Мишка, если действительно любит ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Мишка послала ему прощальное письмо, в котором написала, что больше они никогда не увидятся и он свободен, а она будет любить его всегда.

Не знаю, верить или нет. Хотя Мишка никогда еще не врала.

Ходила в госпиталь.

Тучи серые, как больничные халаты.

На душе очень грустно. Все время думала об Алексее. Он подружился с Сашей и иногда заходит к нам, но на меня не обращает никакого внимания. Я на него тоже. Он то ли застенчивый, то ли скучный. Скорее второе.

31 августа 1915 г. Понедельник.

Объявился Петя Назаров. Очень изменился, повзрослел. О Семе сначала говорили, что его убили, но пришла открытка через Красный Крест. Он в германском плену.

4 сентября 1915 г. Пятница.

Сегодня у нас снова был Алексей. Лучше бы он не приходил! Он вошел, а я только что из гимназии — еще не переоделась, в коричневом ужасном платье, в черном переднике — на руке чернильное пятно! Столкнулись в прихожей — я выходила из уборной и от ужаса, что он видит меня и слышит шум воды в ватерклозете, вся обмерла, ладони вспотели, моргаю — не могу выдавить из себя ни слова. А они с братом при мне стали обсуждать — и что?! У них в университете на лестнице выставили почтовый ящик с надписью «Половая анкета» — нужно туда опустить анонимные сведения о своей сексуальной жизни. Я стою красная, как идиотка. Брызнули слезы. Пулей умчалась.

Ненавижу себя!

8 сентября 1915 г. Рождество пресвятой Богородицы.

Брат стал совсем взрослым — бреет бородку.

Да все стали взрослыми — и Катя, и Маша.

А я? Я в выпускном классе гимназии! И что я вдруг заметила? Теперь я — предмет обожания! У меня появилась поклонница из младшего класса, Муся Светлицкая, возгоревшаяся ко мне любовью и всячески выказывающая свое восхищение. Бегает за мной на перемене, как собачка, льнет, целует мои руки! Сначала нравилось, а теперь стало надоедать. И главное, невозможно отвязаться! Утром по дороге в школу купила ей шоколадку с начинкой из крема, ту самую, мою любимую с детства, в цветной обертке с двумя язычками. Только теперь потянешь за один — выскакивает картинка со злобным лицом Вильгельма, дернешь за другой язычок — появляется чубатая голова вездесущего казака Козьмы Крючкова. Подарила Мусе — та чуть не зарыдала от счастья.

Господи, как я хочу вот так же кого-нибудь любить!

10 сентября 1915 г. Четверг.

Погода отвратительная.

Снова был Алексей. Он меня совершенно не замечает. Я его тоже. Он мне не нравится все больше и больше. Что это — заносчивость? Высокомерие? Он считает, что я еще не доросла до их высоколобых бесед?