Читать книгу "Медленная проза - Сергей Костырко"

И вообще парк этот слишком велик, коридоры пусты и бесконечны, музыка в баре громче, чем надо, – не хватает неба, ленивого изгиба набережной, не хватает толп незнакомых людей. Тут только одно место по мне – бухточка за парком с заброшенным пляжем. Но даже оно не впускает в себя.

Господи, что я здесь вообще делаю?

Мне покойно и свободно. Но слишком отчетливо я чувствую свое состояние, как «покойное» и «свободное».

И когда однажды после обеда вдруг раздался телефонный звонок, я даже обрадовался.

– Ходят слухи, что вы отчаянно скучаете?

– Откуда информация?

– У вас там наш друг отдыхает. Может, видели – культурист такой с рыжими усиками.

Действительно, есть такой. Каждый день в бассейне вижу. Дремлет, красавец, обложившись газетами. Располагается где-то на границе между панами и бандитами, но в общем-то близко от меня. Вот уж кто точно не обращает на меня внимания. Хотя… Как-то раз я очень неожиданно наткнулся на него в пустом парке.

– Говорит, девки вокруг совсем извелись, а у него ни в одном глазу. Живет философом – живот на солнце греет, кофе пьет да книжку читает. Ни в теннис, ни телку склеить, ни в баре загудеть. Скучно, говорит, ему. Так вот: приглашаю. У меня свободный вечерок. А? Посидим на берегу, пофилософствуем о нравственности и новых временах? Я столик закажу и машину за вами вышлю. Приезжайте. Ведь честно же – никаких дел там у вас.

– С удовольствием, – чуть быстрее, чем хотелось, согласился я.

– Через час подходите к проходной. Я Игоря пришлю.

К воротам я подошел раньше, чем договаривались, но Модина машина уже стояла там.

– Добрый день, – откликнулся на мое приветствие Игорь. Машина тронулась, и он спросил: – Тихо тут у вас?

– Тихо.

– Это хорошо, – но продолжать не стал, а ткнул пальцем в магнитофон, в затылок мне загундосил что-то блатное Вилли Токарев.

– А ничего другого нет?

– Да-да, – поспешно щелкнул он выключателем и выгреб из бардачка горсть кассет. – Люба Успенская, а?

– Давайте.

«Люба, Любочка, целую тебя в губочки…» – изгибался перед капотом сиреневый асфальт. Светились сквозь кроны голубые и бурые верхушки гор. Внизу слева уже разворачивалась огромная бухта с как бы задымленным городом. Радостным и тревожным холодком обдали знакомые вершины гор и ломаная линия причалов – очень уж старался Модест по телефону. Как девицу уговаривал.

Игорь затормозил в конце узкой улочки, спускавшейся на набережную.

– Дальше проезда нет, – сказал он. – Я здесь буду стоять. А вы пройдете по набережной направо метров пятьдесят, ресторан там. Модест должен быть уже на месте.

Я вышел на набережную. Как и не уезжал. Ресторан, который мне назвал Модест, был тот самый, где я сидел с Леной и Володей. Но Модеста в загородочке не было. В зале – тоже нет.

– Вы не от Модеста Алексеевича? – подскочил ко мне официант. – Он задерживается, просил извинить. Ваш столик снаружи. Можете заказывать все, что хотите.

– Да. Коньяку граммов пятьдесят и кофе.

Я хлебнул коньяка. Закурил. Дневной жар сходил быстро. Осень. Ветерок прохладный. Но еще тепло. В метре от меня вышагивали отдыхающие, над ними шевелились ветки низких кустистых сосен. С моего места видна вся набережная, половина порта и бухты. Шествие озвучивалось меланхолической композицией Филипа Гласса из ресторанного динамика над моей головой, – чистая прозрачная музыка, в которую вплетены голоса птиц, шум ветра и плюханье волны, заглушающие сейчас для меня настоящее море. Мне нравятся сконфуженно-развернутые плечи и гордо поднятые головы девушек и парней, проходящих мимо моего кресла в партере, независимость и сосредоточенность двух старушек, застрявших в потоке, – они обсуждают экстрасенса, практикующего в конце набережной. Как если бы, нырнув и долго пробыв под водой, я наконец вынырнул и глотнул воздуха.

Я не сразу заметил странность в поведении людей на набережной. Гуляющие притормаживали у парапета, образовывались кучки, явно незнакомые люди обсуждали что-то общее. Я проследил их взгляды.

Вначале я увидел на пустом пирсе отгороженную от публики металлическим заборчиком группу мужчин, человек пятнадцать-двадцать. Очень уж отдельно они стояли. По-чиновничьи элегантные костюмы, кейсы и папки. Милицейские и еще какие-то мундиры.

А потом, проследив направление взглядов уже из этой группы, я увидел небольшое судно, примерно в километре от берега идущее в бухту на буксире. Судно сопровождали пять или шесть катеров.

Оба официанта тоже стояли под декоративной арочкой ресторанной загородки. Один из официантов оглянулся и крикнул кому-то в помещение ресторана: «Идет!», и из зала выбежали женщины в халатах.

Я развернулся к официантам:

– Что там?

– Летучий голландец… Не слышали? Вчера вечером на рейде встало судно, а утром перестало выходить на связь. Там сейчас четыре трупа и больше никого. Ни одного живого человека.

– Как это?!

– Перестреляли. А кто, зачем и почему, естественно, никто не знает.

– Говорят, что убитых двенадцать человек, – вмешалась буфетчица.

– Кто говорит?.. До чего ж вы, бабы, кровожадные, – усмехнулся официант. – Менты сказали, четверо.

Судно уже стояло неподвижно. Два катера вплотную подошли к борту судна, и оттуда в катера спускали какие-то ящики.

– Что-то перегружают. А вон видите, – официант кивнул на пирс, – сколько начальства собралось: таможня, милиция, прокуратура. Ихние люди с обеда на судне.

С коротким взревом к пирсу подошел катер, и мужчины, не теряя выправки «прочих официальных лиц», начали спускаться в катер.

На секунду ослабив взгляд, я увидел напротив ресторанчика, на скамейке у парапета, сидящим спиной ко всей этой тревожно-волнительной суете Рыжего, того самого «отдыхавшего» культуриста. На коленях развернутая газетка, поза расслабленная. Встретившись со мной взглядом, он чуть улыбнулся, качнул головой и отвернулся.

Толпа у парапетов постепенно вырастала, закрывая обзор, но мне уже не нужно было смотреть туда. Главное происходило на самой набережной.

Из переулочка с ювелирным магазином на углу выходила группа мужчин. Их внешность и манера держаться не оставляли никаких сомнений. Они шли небольшой плотной толпой, как бы укрывая сердцевину. Но я сразу же увидел знакомую кепочку на самом низкорослом из них. Они прошли вдоль спин сгрудившихся людей на свободное место и остановились в нескольких метрах от меня. Я не отрывал взгляда от затылка Клима.

Клим поднял руку, согнутую в локте, и кто-то из окружавших его вложил в эту руку бинокль. Стоящие впереди расступились, и Клим замер на несколько минут с биноклем у глаз и растопыренными локтями. Я не мог заставить себя встать и уйти – я как бы боялся всколыхнуть своим движением застывшее между нами пространство. Слишком близко мы оказались друг к другу. Вот Клим опустил бинокль и, чуть повернув голову, что-то говорит. Двое справа, чуть подавшись к нему, напряженно слушают. Один из них кивает, как бы удостоверяя шефа в понятности приказа. Закончив, Клим начинает поворачивать голову в исходное положение и поднимать бинокль, но вдруг резко оглядывается. Пару секунду глаза его с недоумением осматривают набережную и безошибочно втыкаются в меня. Лицо его кажется мне устало-равнодушным, почти замученным. Он смотрит, как бы не веря себе, и так же резко отворачивается. По движению затылков, по застывшим и напрягшимся позам стоящих вокруг него я понимаю, что Клим говорит обо мне. Потом он снова поднимает к глазам бинокль. Я разминаю сигарету и стараюсь унять дрожь в пальцах. Боковым зрением я отмечаю, как двое из людей Клима отходят к переулку, из которого появились. Я снова поднимаю голову. Рыжий, сидевший на скамейке, уже стоит. Он смотрит на меня в упор и, поймав мой взгляд, кивает головой вправо, туда, где меня ждет машина Модеста. Я встаю, и он на секунду закрывает глаза: правильно, все так.