Читать книгу "Счастье Анны - Тадеуш Доленга-Мостович"

— Если жизнь и смерть, — задумчиво сказал Марьян, — так важны, как нам кажется.

— Как это нам? Ты полагаешь, что, скажем, Минз вообще не считается с этим? Нельзя преувеличивать. У каждого есть немного совести.

— Но совесть — это только манометр, установленный для данной шкалы давлений.

— Ты хочешь сказать этим, что она регулируется в соответствии с принципами?

— Что-то в этом смысле, — подтвердил Дзевановский. — Большинство людей пользуются принципами, как правдой, как догматами. Никогда не подвергают их сомнению, не изучают, не анализируют. И это составляет их силу.

— И живут вслепую?

— Этого нельзя сказать, так как они верят в свои догмы, так как подобрали к этой вере более или менее убедительное понимание, понимание для них самих, во всяком случае, достаточное. И это, повторяю, составляет их силу.

— Скорее, неполноценность.

— Может быть.

— Это же очевидно! — не выдержала она.

Марьян улыбнулся:

— Смотри! Уверенность, с какой ты классифицируешь релятивизм и догматизм, почти догматична. И как же эта уверенность будет выглядеть, если я тебя спрошу, какую меру ты используешь?

После этого разговора Анна в душе признала, что мир и его конструкция, человек и его дела, — вещи невероятно сложные, поражающие своей глобальностью и ответственностью за каждый сделанный шаг. В конце концов, она пришла к выводу, что лучше об этом не думать вообще. Впрочем, масса текущих актуальных дел помогла освободиться от этих забот.

Приехал Кароль с бонной и с Литуней. Девочка была немного простужена и кашляла. К счастью, у нее не было температуры. Выглядела совсем неплохо, немного подросла и поправилась. Зато Кароль похудел и как будто чуть постарел. Производил впечатление чужого человека.

Уже на вокзале он высказал предположение, что Литуня получит воспаление легких, что в гостинице будут клопы, что здешней кухней он испортит себе желудок и что все надежды на переезд в Варшаву окажутся пустой мечтой.

Вначале радость приезда Латуни переполняла Анну настолько, что она не обратила внимания на настроение Кароля. Со смехом она восприняла даже потерю чемодана, который долго нельзя было отыскать из-за нерасторопности Кароля.

Для себя она решила, что отыщет какой-нибудь способ, урвет полчаса, чтобы показать Литуню Марьяну. Пока об этом не было речи. Устройство Кароля в гостинице, обсуждение разных срочных дел и представление Литуни на Польной — все это заняло довольно много времени.

Пани Гражина внимательно присмотрелась к ребенку и сделала заключение, что она похожа на отца, а Куба крякнул и спросил:

— Так что у тебя слышно, малая?

Анна была разочарована таким приемом девочки, ее дочурки, которая, разумеется, не единственное чудо света, но безусловно самый очаровательный и наиболее развитый ребенок, которого она когда-нибудь встречала.

Вечером, оставшись наедине с мужем, Анна хладнокровно слушала его жалобы, мягко, но решительно избегала его ласк и готовила себя к длинному разговору, смыслом которого должно было быть: они должны расстаться, потому что она любит другого.

До разговора, однако, не дошло. В комнате было почти темно. Во второй рядом спала Литуня. Ее глубокое дыхание было ровным. Бонна ушла в кино, и они остались одни.

Если попытки ласк со стороны Кароля становились все более изобретательными, то способствовали этому не только обстоятельства, но и слабеющее сопротивление Анны: тело требовало своего, щепетильность уменьшалась и супружеская обязанность была исполнена.

ГЛАВА 5

Банкет должен был начаться в восемь, а уже в семь часов пани Гражина была готова. Волнения не было. За свою долгую жизнь она участвовала во многих подобных торжествах и столько раз выступала, что и сегодняшний юбилей, хотя он был ее собственным, не мог вывести из равновесия ее идеальную нервную систему.

Стоя перед зеркалом в новом черном бархатном платье, она присматривалась к себе не столько с удовлетворением, сколько с признанием. Высокомерная, серьезная и почти красивая в ореоле седых волос, в своей величественной здоровой старости, она была такой, какой желала быть. Ее собственный взгляд, самый придирчивый из критиков, не мог в отражении всей фигуры отыскать ничего, абсолютно ничего, что бы ей хотелось изменить в себе. Именно так она представляла свою старость и до такой старости дожила.

— Старость, — усмехнулась она, — и, отвернувшись от зеркала, медленно приблизилась к стене, на которой висел большой написанный маслом портрет молодой высокой девушки в бальном атласном платье.

Так она выглядела пятьдесят лет назад…

— Старость, — повторила она с оттенком удивления.

Она вовсе не чувствовала себя старой, скорее наоборот! Та девушка на портрете, тоже серьезная и горделивая, тоже представляющая образец физической и духовной гармонии, никогда не была молодой. Может, это вытекало из ее характера, а может быть, объяснялось тем, что на молодость у нее не было времени.

Нет, пани Гражина не чувствовала себя старой. Годы прошли через ее жизнь очередностью дат — дат, составляющих пятидесятилетний календарь совещаний, съездов, встреч, визитов и собраний. Время мчалось мимо нее. Оно касалось ее деятельности, ее работы, ее обязанностей, но не се самой. Все, что составляло се личную жизнь, не занимало почти места в этих пятидесяти годах. Она не жила для себя. Она жила для всех, для народа, для общества, и именно сегодняшний юбилей должен быть видимым выражением благодарности, почитания и верности со стороны общества, которые она вполне заслужила.

Это не будет манифестацией, а лишь честно заработанной наградой, и она примет ее с высоко поднятой головой, с полной осознанностью права на эту награду.

Все, с кем она сотрудничала, кто близко присматривался к ее неустанной работе, кто ценил ее деятельность, соберутся сегодня на банкете или пришлют поздравительные телеграммы. Уже с утра пани Гражина получила их несколько десятков.

Она просмотрела их еще раз и решила показать эти свидетельства признания сыну.

Она постучала к нему. Он сидел у стола и раскладывал пасьянс, бормоча себе что-то под нос. Посмотрев исподлобья на мать, он спросил:

— Что это мама сегодня такая нарядная?

— Я же тебе говорила, а вообще-то ты бы мог узнать и из газет, что сегодня отмечается пятидесятилетний юбилей моей деятельности. Видишь, сколько телеграмм получила!

Она хотела положить перед ним пачку телеграмм, но Куба крикнул:

— Мама, что ты делаешь! Пасьянс! О Боже, все карты мне передвинула! Вот дьявол, сам не знаю теперь, смогу ли уложить так, как было!

Пани Гражина отшатнулась и закусила губу.

— Я думала, — помедлив, сказала она, — что для тебя важнее твоя мать, чем пасьянс.