Читать книгу ""Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн"

Стеною обнес Урук огражденный...

Здесь и далее этот текст цитируется в переводе И. М. Дьяконова, по книге: Эпос о Гильгамеше («О все видавшем»), М.-Л., 1961.

Ради Энкиду <...> который жил на полях со зверьми, а потом, потеряв невинность из-за женщины, стал моим другом... Энкиду был диким человеком, выросшим вместе с животными. Горожане Урука, чтобы поймать его, подослали к нему блудницу.

Стр. 119. ...нежнее дочери Ану - Иштар, богини совокупления; ты, бросивший ей в лицо корень небесного быка... Иштар - богиня любви, дочь бога неба Ану; Гильгамеш отверг ее любовь и убил созданного Ану по ее просьбе - для мести над людьми - небесного быка. О том, что произошло дальше, в «Эпосе о Гильгамеше» (стр. 44) рассказывается так:

Взобралась Иштар на стену огражденного Урука,

На зубец вскочила, бросила проклятье:

«Горе Гильгамешу, меня он унизил, быка сразивши!»

Услыхал Энкиду эти речи Иштар,

Вырвал корень быка, в лицо ей бросил:

«А с тобой - лишь достать бы, как с ним бы я сделал,

Кишки его на тебя намотал бы!»

Стр. 123. Сверху лежал обломок скалы, готовый к падению. Мои руки сдвинули его. Следующий далее отрывок перекликается с фрагментом из пьесы «Каносса» (1908) немецкого драматурга и прозаика Пауля Эрнста (1866-1933; цит. по: Георг фон Лукач. Душа и формы. Эссе. М., 2006; пер. Сергея Земляного):

Мое тело - это камень,

Который мальчишка бросил в море,

Мое Я - это сила, благодаря которой расходятся круги,

Когда камень давно уже дремлет на темном дне.

Анна Вольтер

(Комедия)

<Действующие лица >

Анна Вольтер, 22 года и старше

Хельмут, ее брат, 20 лет и старше Петерсен, негоциант [40 лет]

Ученик

Конрад Шульц [27 лет]

Его первый приятель

Его второй приятель

Пауль Лахман

Фрау Лахман

Вальтер Дорн [31 год]

Рука

Два сына Анны

Конрад

Комната Анны Вольтер.

Утро. Солнце светит в окна.

Анна (сидит на стуле, в легком пеньюаре, и плачет. Вскоре она поднимается, подходит к большому зеркалу, снимает пеньюар и стоит перед зеркалом обнаженная).

А ведь все от Бога - только мы не понимаем ни взаимосвязи, ни цели; мы не проникаем в глубочайшие основания бытия; мы не можем погрузиться в свою кровь и услышать, как она волнуется, поет; мы представляем загадку для нас самих и не отдаем себе отчета в наших влечениях. (Немного успокаивается.)

Нас что-то гложет, и от этого нам больно; мы исподтишка прислушиваемся, как рысь, - и не знаем, к чему. Я способна придумать тысячи поэтических образов, но понять их легче, чем непонятное в нас. Нам приходится приспосабливаться к муке наших ночей и вести себя тихо...

Что нам нужно приспосабливаться - для меня непостижимо; как и то, что мы не можем ничего предпринять против силы, создавшей странно мучительные и мрачные отношения, которые сбивают нас с толку.

Можно это и по-другому выразить - этот наш страх и невежество; можно спросить свои руки: зачем вы существуете. И спросить свои груди: зачем вы... У всех вещей можно бы спросить, почему они существуют и зачем... Спросить-то можно, да ответа не будет. Нет такого места, где мы могли бы узнать то-то или то-то. Мы дрожим и кричим по ночам - Бог на наши крики не отвечает.

Мýка мало-помалу становится нашей повседневностью; беда же, всегда нас подстерегающая... Она, как и гниль, указывает на близость смерти.

Хельмут (входит. Он очень пугается, увидев сестру, и с трудом овладевает собой. А потом говорит).

Прошу накинь пеньюар, иначе я растеряю все мужество. Поверь, если ты будешь стоять передо мной в таком виде, я в другой раз вряд ли соберусь с силами, чтобы прийти к тебе после бессонной ночи. Прежде мне придется много о чем подумать - а может, и самому заглянуть в зеркало, чтобы проверить, чист ли я... в определенном смысле.

Анна.

Мы же не станем стыдиться друг друга.

Хельмут.

Нет-нет. Тебе нечего стыдиться; но вдруг получится так, что во мне вздыбится какой-то непонятный, душный сновидческий образ - и отвердеет, как сталь... Или... Я все же прошу: накинь пеньюар, потому что мне страшно смотреть на тебя, я в самом деле боюсь; я не могу говорить с тобой - я затаился и прислушиваюсь к своей крови: ведь я чувствую, что она вот-вот громко запоет или в ней поднимется большая волна. А это было бы ужасно, потому что ты тогда погрузилась бы в меня, как персонаж сновидения. Я этого в самом деле боюсь. Может, страх мой преувеличен, потому что меня все еще терзают кошмары, увиденные ночью. Но, как бы то ни было, я, на всякий случай - после того как увидел тебя такой, - постараюсь научиться... Стыдиться себя.

Анна (надевает и запахивает пеньюар).

Хорошо. Но скажи, чего все-таки ты боишься.

Хельмут (свободнее).

Видишь ли, когда мальчики вступают в пору созревания, им уже не полагается видеть обнаженных женщин. Потому что вид женской наготы неизбежно вызывает у них прилив сладострастия. Это заложено в крови; а если они и физически хорошо развиты, горячая кровь украшает их не меньше, чем нимб - праведника. Кровь мальчика бьет ключом, неудержимо; она звенит, как колокола - глухо, но с подобающей примесью высоких тонов... Женщина же - словно пустой кувшин. В нее втекает редкостная сила, в ней находит отзвук то, что достается от мальчика, - и в результате женщина обретает душу. Теперь у нее есть душа - в мозг же мальчика навсегда впечатывается образ этой женщины, и мальчик ее не забудет... А если эти двое не смогут соединиться?.. Тогда в один прекрасный день женщина предложит свою душу другому мужчине, а тот ничего не даст ей взамен и поневоле примет кувшин, не им наполненный... Женщина не сумеет выдержать жаркие ласки мужчины и душу его тоже не удержит, потому что эта женщина уже наполнена и утратила былую легкость. Поцелуи мужчины не станут для нее прохладными виноградными гроздями, блеск его зубов будет только поводом для нового вскрика, а тело, прильнувшее к ее груди и бедрам, покажется излишне тяжелым. Мужчина это заметит, потому что женщина не удержится от горестных вздохов, и впредь они всегда будут лежать рядом неудовлетворенные, несчастливые. Это ужасно и мне трудно поверить, что такое случается, - и все же я как будто это чувствую на себе, потому что могу живо представить мальчика, который несет в своем сознании образ женщины, но вынужден оставаться одиноким.