Читать книгу "Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина"

По дороге назад пастор рискнул спросить офицера:

— Кто же одержал победу в этой страшной баталии?

— Разумеется, мы! Если вы, конечно… — он неожиданно запнулся.

— Вы хотите спросить, кого я считаю своими? — уточнил Тесин. — Немцев, разумеется… Но скорблю обо всех.

Офицер заносчиво вскинул голову, и пастор увидел, что тот значительно моложе, чем хотел казаться.

Весь день Тесин помогал лекарю в его работе, а вечером произошла неожиданность.

— Один из ваших пленных умирает, — сказал офицер, делая ударение на слове «ваших». — Он хочет, чтобы вы отпустили ему грехи. Это в другом помещении. Пошли.

— Он лютеранин? — спросил пастор по дороге.

— Он калмык. Он говорит, что вы напутствовали его перед битвой. Неужели и калмыки стали вашей паствой? — голос офицера звучал насмешливо.

— Я благословил их на пути к Богу. И не ищите зла там, господин офицер, где его нет. Да, я лютеранин, а они православные. Но Бог у нас один, и все мы его дети.

Путь к умирающему калмыку был коротким, два поворота подвального коридора. Спеша к умирающему, Тесин успел задать себе вопрос, как же калмык смог передать офицеру свою просьбу, они по-русски-то изъясняются с трудом. Но оказалось, что в подвальном помещении много народу. Казаки и калмыки, числом около пятнадцати, попали в плен до главной баталии. Это был разведывательный отряд, который столкнулся в тумане на переправе с армией Фридриха. Калмык умирал не от ран, похоже было, что он сильно болен легкими, темный подвал перевел болезнь его в другую стадию.

— Он очень плох, — услышал над своим ухом пастор, акцент был русский.

Пастор поднял голову и увидел перед собой мальчика, вернее подростка. Лицо его было бледным, болезненным, взгляд распахнутым и внимательным, так обычно смотрят очень близорукие люди. Так вот кто у них за переводчика! Как странно было видеть этого ребенка в обществе грубых и суровых вояк, и вообще, как он попал сюда — этот образованный, несчастный мальчик? Волосы его торчали космами, камзолишко болтался, как на вешалке, руки в цыпках, ноготь на большом пальце посинел, словно его прищемили дверью, а может, в бою, на правом запястье грязный, окровавленный бинт. Видно было, что пленные относились к нему ласково, а иногда и почтительно. Но вопросы задавать было некогда. Тесин попытался сосредоточиться на умирающем.

— Он еще поживет, — с детской доверительностью прошептал мальчик. — Это он только вечером впадает в беспамятство, а утром непременно очнется. Наши позвали вас, чтобы поговорить. Но вы сидите с ним рядом, чтобы офицер думал, что вы исповедуете.

— И о чем же они хотели поговорить? Пленные знали, что Тесин служил у самого Фермора, а потому надеялись получить у него сведения об их будущей судьбе. Все надеялись, что после битвы будет обмен пленными и они смогут вернуться на родину. Пастору очень не хотелось говорить об исходе битвы при деревне Цорндорф, но мальчик от имени всех задал ему этот вопрос.

— Победил Фридрих, — коротко сказал Тесин. Казаки не поверили, только вежливо покачали головами, кто-то засмеялся грубо, мол, рассказывайте сказки, но спорить не стал.

Стоящий в дверях прусский офицер внимательно вслушивался в их разговор и, наконец, не выдержал:

— Господин пастор, разве вас сюда привели для светских бесед? Вы кончили ваш обряд?

— Скажите, что нет, — горячо прошептал мальчик. — Я прошу вас, — он пододвинулся к самому уху Тесина, — возьмите меня с собой. Офицер вам не откажет. Скажите, что вам нужна помощь при лазарете. Я знаю, вы ухаживаете за ранеными. Умоляю…

— Хорошо, дитя мое, я постараюсь выполнить вашу просьбу, — шепотом отозвался пастор и погрузился в чтение молитвы.

По дороге назад в лазарет офицер, словно через силу, сказал:

— Комендант разрешил вам прогулку. Когда хотите ей воспользоваться?

— Благодарю вас, если можно — сейчас же, — с радостью воскликнул пастор.

Они вышли на внутренний двор крепости в тот самый момент, когда через большие ворота въезжали несколько подвод. Это были тоже пленные, но, судя по форменному платью, офицеры и высшие чины. Где их держали все это время, где сортировали? Бог весть. Кто-то стонал, кто-то ругался, негромкий голос напевал что-то унылое и долгое.

Тесин так и не понял, случайной ли была его встреча с подводами этих несчастных или офицер нарочно все подстроил, как иллюстрацию к великой победе Фридриха над врагом, от службы которому строптивый пастор не отказался даже в плену.

— Пойдемте на крепостной вал, — милостиво бросил он, наконец, — посмотрим на звезды. Зачем растравлять себе душу видом чужих страданий?

На валу было ветрено, сюда не долетал запах гари, небо было огромным, а внизу чернота, только далеко, у переправы через Варту, горел костер. Наверное, там размещалась прусская застава.

— У меня просьба к коменданту. Не могли бы дать кого-нибудь из пленных в помощь санитарам. В лазарете не хватает рук.

— Вы имеете в виду этих казаков и калмыков? Вряд ли это возможно. Я думаю, что скоро они будут воевать под знаменами Великого Фридриха. Перевербовка произойдет на днях.

Тесин с сомнением покачал головой, он очень сомневался в возможности подобной перевербовки, но говорить офицеру об этом не стал.

— Но может быть, вы уступите мне хотя бы этого мальчика-переводчика? Вряд ли он нужен прусской армии.

— Пожалуй, — согласился офицер. — Но об этом надо говорить с комендантом. Завтра я скажу ему о вашей просьбе.

Участь близорукого отрока была решена.

Бег по кругу

Нет нужды говорить догадливому читателю, что под личиной измученного мальчика пряталась Мелитриса Репнинская. Сейчас мы должны бросить взгляд назад, нельзя оставить без внимания события двух последних недель. Взгляд назад, конечно, замедляет развитие сюжета, но что такое сюжет, как не шампур, на который нанизываются в странной последовательности не только эпизоды и факты, но и состояние души героев, их чувства и ощущения.

Мы оставили Мелитрису в толпе измученных погорельцев. Оба стража ее отстали, потерялись еще на том берегу в горящем Кистрине, и перед ужасом увиденного она на время забыла о них. Жива! Жива и свободна! Плохо, конечно, что она осталась без копейки денег и без очков, теперь ей не удастся прочитать ни строчки, но жизнь скоро показала ей, что грамотность сейчас ни к чему. Она всегда мало ела и делала это скорее по обязанности, но утром после проведенной в кустах ночи вдруг поняла, что подвержена голоду, как все смертные. Унизительное, животное хотение есть — это тот же плен! Мелитрисе казалось, что съешь она хоть ма-а-ленький кусочек хлеба или, на худой конец, печенья, то опять будет независимой и счастливой. Но даже не потеряй она кошелька, деньги бы ей мало помогли. Вокруг были такие же, как она, голодные, кое-как одетые, измученные, плачущие люди. Ночью не зажигали костров, жара от горящего города было достаточно, чтоб согреться. Воздух был смраден от пепла, дыма и проклятий. И все на голову русских! Бродя среди погорельцев — они сидели кучками, по семьям, — Мелитриса, наконец, вспомнила про Цейхеля и обругала себя за беспечность. Столкнись она нос к носу со своими мучителями, ее тут же схватят и повезут в Берлин. Здесь она поняла, что надо делать. Главная ее задача — добраться до своих, до русской армии. Но говорят, что они уже сняли осаду и ушли неведомо куда. Кругом опять только немцы. Одинокая девушка на дороге легкая добыча для любого мародера или хуже того… Об этом лучше не думать. Конечно, по природе своей люди добры, но во время войны они сходят с ума, а потому звереют.