Читать книгу "Кинокава - Савако Ариеси"

Хана поднесла подобающие дары свекрови Кадзуми, ее золовкам и служанкам дома Кусуми. И уехала, поручив упаковку и доставку вещей другим людям. У нее вдруг закружилась голова, когда она вышла из мрачного дома на яркое осеннее солнце. Останки Кадзуми теперь покоились в маленькой урне. При мысли о том, что на сорок девятый день траура прах Кадзуми захоронят на кладбище Кусуми и даже дух дочери не вернется к Матани, Хана зарыдала от нестерпимого горя.

Всю обратную дорогу в Масаго-тё Утаэ и Томокадзу не отходили от матери ни на шаг. Хана сняла у входа свои гэта и повернулась к вышедшему встретить ее слуге:

– Телеграммы из Шанхая не было?

– Была…

По его лицу Хана тотчас поняла, что внук умер. Нога соскользнула с каменной ступеньки, и бабушка упала в обморок.

Хана пришла в себя в гостиной. Рядом с ней сидел Косаку.

– О, это ты… Спасибо, что проделал такой долгий путь. – Она попыталась сесть, но Косаку решительно покачал головой:

– В такие минуты надо полежать, Хана. Не то опять упадешь.

– Косаку…

– Кэйсаку все еще в Токио.

Из глаз Ханы покатились слезы. Никогда в жизни она не позволяла себе плакать в присутствии посторонних и вот теперь тихо рыдала при своем девере, уткнувшись лицом в подушку. Косаку молча внимал ее горю. Он рано поседел и казался гораздо старше Кэйсаку. Густые белые брови сошлись на переносице – верный признак того, что он тоже плачет в душе. Им обоим довелось пережить потерю дочерей, и они были не в силах справиться с охватившими их эмоциями.

А Фумио убивалась в Шанхае по своему сыночку. В сумбурном письме она поведала матери подробности смерти второго ребенка. Через все послание красной нитью проходила одна тема: боль потери своей плоти и крови могут понять и разделить только родители, пережившие такое же несчастье. И об этом она писала матери, которая благополучно вырастила пятерых детей. Убитая горем Хана до сих пор не сообщила ей о смерти Кадзуми. По тону письма было понятно, что дух Фумио сломлен.

Летом следующего года банковское руководство перевело Эйдзи в Нью-Йорк. На этот раз Харуми решили, что Эйдзи поедет без семьи. Во-первых, Фумио снова забеременела и до дрожи в коленках хотела родить малыша в Японии и пожить на родине до тех пор, пока он не научится ходить. Во-вторых, родители боялись прерывать обучение Кадзухико в японской школе. Эйдзи обратился к Матани с просьбой оставить у них свою семью на три года. Не успела Хана ответить, как Харуми приплыли в Кобэ и поспешили дальше, в Вакаяму, поскольку отбыть на место назначения Эйдзи полагалось в течение десяти дней после получения письменного распоряжения банка «Сёкин».

Фумио корила себя за то, что недосмотрела за сыном. Неутолимое чувство вины терзало ее день и ночь.

– Вы, конечно, потеряли дочь, но Кадзуми вышла замуж и изведала вкус счастья. Кроме того, вам не в чем винить себя. Что же до моего несчастного Сина, он заболел и умер у меня на глазах, а я сидела и смотрела и ничего не могла сделать. Совесть гложет меня, как подумаю об этой трагической смерти!

– Ох, Фумио, меня тоже совесть гложет. Бабушка когда-то говорила мне, что невеста не должна путешествовать в свой новый дом против течения Кинокавы. Но я забыла ее слова и отослала Кадзуми в Ямато. Теперь уже поздно локти кусать, и все же я никак не могу отделаться от мысли, что виновата в ее смерти.

– Я не слышала об этом суеверии.

– А Син…

– Что такое?

– Когда ты ждала Кадзухико, я поехала в Кудояму и повесила в Дзисонъин амулет. Но когда ты забеременела Сином, я была так занята, что не только сама не съездила, но и не послала никого. Это я лишила малыша возможности вырасти.

– Матушка…

Фумио широко распахнула глаза и на мгновение задержала дыхание, но ничего не сказала. Через несколько дней она мужественно, хоть и немного смущенно поинтересовалась:

– Матушка, как делается амулет?

Хана взяла хлопчатобумажный платочек и показала дочери, как надо сворачивать шарики.

– Думаешь посетить Дзисонъин?

– Да. Может, хоть волноваться перестану.

Фумио поднялась и вышла из комнаты. Здоровье у нее было крепкое, токсикоз на этот раз не мучил. В тот же вечер она показала матери амулет:

– Так годится?

Фумио никогда не отличалась склонностью к рукоделию, и шарики у нее вышли поистине гигантскими, раздутыми и непривлекательными. После смерти сына она совсем исхудала, превратившись в тень прежней Фумио, но такой груди, как эти шарики, у нее не было даже тогда, когда она кормила своего первенца.

Хана не могла сказать: амулет не годится только потому, что он такой уродливый. Одно то, что Фумио, которая даже рубашки Эйдзи сама не стирала, ради своего будущего ребенка взялась за нитку с иголкой, уже было достойно похвалы.

– Да, очень мило.

Хана принесла шкатулку для хранения письменных принадлежностей и поставила ее перед Фумио. Дочь подняла крышку с золотистым лаковым узором, внимательно поглядела на два тушечных камня, один из которых она сама прислала из Шанхая, выбрала японский и начала растирать тушь. Камень эпохи Тан будил воспоминания о тех днях, когда она носила под сердцем Сина.

Хана проверила густоту туши.

– Позволь мне, – сказала она дочери.

Фумио молча пододвинула к ней шкатулку, и Хана написала на гигантском амулете: «Фумио, 26 лет». Оказавшись в павильоне Мироку, этот амулет затмил собой все остальные, которые легко поместились бы на ладони. Фумио поднялась на цыпочки и повесила свои шарики высоко-высоко. Они поискали амулет, который Хана принесла сюда ради Кадзухико, но старые обереги почернели настолько, что прочесть иероглифы уже не представлялось возможности. Некоторые порвались, и теперь из дырок в шелке хабутаэ забавно торчала вата.

Вернувшись домой, Фумио принялась взахлеб описывать свой визит в храм.

– Не могу сказать, что верю в силу амулетов, но на душе действительно стало гораздо легче.

Ситуация сложилась немного неловкая. Фумио всегда отрицала древние традиции и преданно следовала современному стилю жизни. Но Хане не хотелось обижать дочь, поэтому вместо того, чтобы указать ей на расхождение слов с поступками, она раскритиковала ее наряд:

– Нельзя ли сделать что-нибудь с этим безобразным платьем? Ты в нем настоящая неряха. Не забывай, к нам постоянно гости приходят.

– Мне все равно, что люди думают, – отмахнулась верная себе Фумио.

В новогоднюю ночь 1931 года в Канто начался невиданный снегопад. Даже на западе после лунного Нового года пошел снег, и на землю в префектуре Вакаяма лег белый покров в три суна толщиной – зрелище поистине редчайшее для этих мест. Поздравляя друг друга с праздником, местные жители неизменно добавляли фразу, которую никто и никогда прежде не произносил: «Снег означает богатый урожай». Все обитатели города Вакаямы пребывали в прекрасном расположении духа.