Читать книгу "Воля судьбы - Михаил Волконский"

— Да… то есть я не знаю, — замялся опять Артемий. — У меня вот письмо… — и он вынул письмо из кармана.

Старик бегло глянул на печать.

— Пойдемте! — сказал он и повел Артемия вверх по каменной лестнице.

Дверь как бы сама собою захлопнулась за ними.

И вдруг, когда захлопнулась эта тяжелая дверь, Артемию стало жутко, и сердце его сжалось. Несмотря на то, что они шли не вниз, а вверх по лестнице, ему казалось, что они точно спускаются в подземелье. Воздух был сух и пропитан каким-то особенным запахом, не похожим на курение, но, несмотря на это, скорее приятным, чем нет.

"Спросить его или не спросить?" — думал Артемий, медленно перебирая ступени за стариком и чувствуя неудержимое желание заговорить.

— А что доктор приехал? — решился спросить он.

— Графа еще нет в Кенигсберге, — вдруг ответил старик.

Артемий остановился.

— Какого графа? — невольно вырвалось у него. Он не знал теперь, идти ли ему дальше.

Старик не спеша обернулся к нему, все по-прежнему высоко держа свою лампу, и Артемий опять услышал его сдавленный, тихий голос:

— Вы в доме графа Сен-Жермена. Для тех, кто там, — старик показал на улице, — граф — доктор Шенинг; для гех, кто может войти сюда, он — граф Сен-Жермен.

Артемий понял теперь значение латинских букв "С. S.-G.", стоявших на подписи письма: "Comte Saint-Germain".

"Но как же я пойду дальше, если его еще нет в Кенигсберге?" — сообразил он.

— Граф приедет в девять часов, — ответил старик, как бы поняв его мысли, и, миновав еще несколько ступеней, открыл дверь в освещенную комнату, где послышался сдержанный говор.

"Там есть кто-то!" — удивился Артемий и мимо остановившегося старика смело вошел в комнату.

В этой убегавшей кверху своими готическими сводами комнате, освещенной семью восковыми свечами в стоявшем на столе канделябре, вокруг этого стола на старинных тонких деревянных стульях сидело несколько молодых русских военных.

Этого Артемий никак уже не ожидал. Он готовился встретить здесь все, что угодно, но только не те русские лица и русские мундиры, которые увидел теперь здесь.

И ошеломленный, ничего не понимающий Артемий остановился в нерешительности, подойти ему к столу или нет. Он был сержант, остальные — офицеры.

Последние замолкли при его появлении. Они, казалось, были удивлены не менее его. Наконец один из них встал, подошел к Артемию и, взяв его за локоть, подвел к столу.

— Это — тот самый сержант седьмой роты Тарасовского полка, который спас полковое знамя, — проговорил он улыбаясь, причем так и сверкнули жемчугом его ровные, белые зубы, и, потянув слегка за локоть Артемия, заставил его тоже сесть.

"Где я видел его?" — вспоминал Артемий, вглядываясь в красивое, с высоким, умным лбом и ясными глазами, лицо офицера.

Осанистая фигура последнего дышала здоровьем и силою. Ее, казалось, увидав раз, трудно было забыть.

И Артемий сейчас же вспомнил, что это был тот артиллерийский офицер, который подошел к нему с приветствием на полковом дворе, когда ему посчастливилось вернуть знамя.

Кроме артиллериста, к которому Артемий почувствовал уже безграничную и безотчетную симпатию, он знал из всех присутствующих, и то только по фамилии, одного Пассека, бывшего начальника "дяди"-капрала, который относился всегда к нему с крайним уважением. Остальные все были незнакомые.

Артемий скромно присел к столу. Офицеры заговорили снова.

Из их разговора сейчас же стало ясно, что они находились в совершенно таком же почти положении, как Артемий, то есть известно им было тут немногим больше, чем ему.

— Да, и никак я не ожидал, — заговорил Пассек (его голос был удивительно внятен и звучал раздельно-приятно), — чтобы доктор Шенинг, с которым мне приходилось так часто беседовать в прошлый его приезд сюда, оказался знаменитым графом Сен-Жерменом.

"А-а! — подумал Артемий. — Он — з_н_а_м_е_н_и_т_ы_й, вот как!"

И ему страстно хотелось узнать поскорее, чем был знаменит этот странный человек, у которого они все сидели пока в гостях без хозяина, но он не решился спросить.

— А ты бывал у него здесь? — обратился к Пассеку артиллерийский офицер.

— Нет, собственно, у него в доме я в первый раз, потому-то я и говорю, что никак не ожидал: только на лестнице сейчас этот старик с тихим голосом сказал мне, что я в доме графа Сен-Жермена.

"Вот как и мне тоже!" — опять подумал Артемий.

— И мне тоже, — ответил артиллерист, — только сегодня, когда я пришел сюда, этот старик сказал, что я в доме графа Сен-Жермена, а не доктора Шенинга, как я думал прежде.

— А ты как же познакомился с ним?

— Ах, это — целая история! Я только знаю, что я многим обязан этому человеку, почти жизнью обязан.

— Ты, однако, никогда не говорил об этом, — заметил Пассек.

— И никогда не скажу: довольно того, что говорю только, что, чего бы он ни потребовал от меня, я, кажется, все сделаю для него.

— И я, и я все сделаю, — заговорил, вдруг воодушевляясь, еще один из присутствующих. — Что ж? Я могу рассказать, раз мы все здесь соединены одним и тем же человеком, одинаково, для нас симпатичным. В прошлом году, — мы стояли тоже здесь, в Кенигсберге, — скучища была страшная — делать нечего, а по-немецки я только теперь кое-как говорить научился, а тогда просто деваться было некуда — все свои да свои полковые. Повадился я тогда в один дом ходить в кости играть; один из товарищей по полку свел. В игорный дом, должно быть, мы с ним попали. Начал я, разумеется, по маленькой, потому больше и больше. Сначала выигрывал, а как только сделал ставку покрупнее, сорвали ее у меня; я еще — и еще сорвали. А потом и пошло. Все деньги, какие были у меня, проиграл — вещи продавать начал. Нет счастья, да и все тут. Как на грех, пришлось мне заменить казначея в полку… Ну, тут рискнул я из денежного ящика попробовать, рискнул и ахнул, что я наделал. "Ну, — думаю, — все равно пропадать — авось отыграюсь". Отыгрался, как же! Мне на другой день кассу сдавать, а в ней всего одна сотня осталась. Никогда в жизни не забуду, что я тогда пережил, одно оставалось — зарядить пистолет; другого выхода не было. "Только дай, — думаю, — последнюю уж сотню снесу", — и понес. Я уже знал, что проиграю это, так и шел с тем, и надежды даже на выигрыш не имел. Ну, разумеется, и последняя сотня к остальным пошла. Вышел я на улицу, чувствую — лица на мне нет; в висках стучит, голова кружится… Домой возвращаться и думать нечего… заряженный пистолет со мною…

Ну, тут я в первый раз и встретился с доктором, то есть с графом… Он следил за мной, подошел, это на улице-то, заговорил, — Бог его знает, откуда все уже известно ему было, — и взял с меня слово, что я никогда в жизни больше, если останусь в живых, играть не буду. А как я мог в живых остаться? "Денег, — говорю, — ни от кого не возьму, ни от вас, ни от кого, чтоб за меня другой внес в кассу, а самому мне платить нечем". Однако он ничего не ответил, а повел меня назад в этот игорный дом. Там игра в полном разгаре шла, словно никто и не заметил моей-то погибели. Золото грудами на столах лежит, дым от трубок — не продохнешь; свечи догорели и воска на них натекло. А лица кругом красные, изуродованные тем особенным выражением, когда человек в азарт войдет, и глаза у него кровью нальются, — словно, все, как будто я и не проигрывал, и не уходил вовсе… Сели мы. Я смотрю, что делать будет мой Шенинг. Сидит он молча, а глаза такие страшные-страшные, и все на стол смотрит. Как увидел я опять, как это золото звеня из рук в руки переходит, так сердце у меня захолонуло. "Господи, — думаю, — и зачем я вернулся, поверил какому-то встречному? ничем он мне не поможет. А вот поставить бы… Оглянулся, а встречный-то мой уже не на стол, а на меня глядит, и глаза все такие же, — кажется, в самую душу смотрят… Вспомнил я слово свое, и стало мне легче… Так выдержал Шенинг меня до конца вечера. Трудно мне было побороть себя, однако я совладал, начал трезветь. Банкомет ко мне раза два обратился — не желаю ли я поставить? — я промолчал. Только вижу, один от стола ушел — проиграл, другой… Было тут наших немного, остальные — немцы, молодые все, студенты больше… Все проиграли… Я-то уж знал по себе, каково им теперь. Наконец почти все ушли — остались мы двое, банкомет да еще двое игроков. Мне со стороны заметно уже было, что они ни в чью сыграли. Банкомет опять спрашивает: "Что ж, счастья не хотите попытать? Может быть, отыграетесь?" Я смотрю на Шенинга. А он уже раньше у меня спросил, сколько я проиграл. Подошел он к столу: "Идет, — говорит, — восемьсот шестьдесят талеров". Банкомет рот разинул, попросил деньги на стол. Шенинг не поморщившись вынул деньги, однако заставил и банкомета положить. Я сижу чуть живой, уж мне и свет не мил — только свой пистолет крепче сжимаю. Кинул Шенинг кости — вышло четыре и три. Семь очков — шансы есть. Банкомет побледнел слегка, когда взял кости в руки, бросил их в стаканчик — одна мимо упала, он ее поднял, опять положил — перевернул стакан… смотрю: шесть и пять — одиннадцать… И все у меня спуталось, в глазах потемнело… Вдруг слышу удар — Шенинг по костям кулаком ударил и расколол одну. Такой силы я в жизни не видывал… раскололась кость — а внутри ее свинцовый уголок… Это меня на фальшивых костях обыграли… В первую минуту остолбенели все, потом и банкомет, и эти два игрока, оставшиеся, кинулись к Шенингу… Я только тогда понял, что эти игроки — все одна компания. Ну, Шенинг так отшвырнул их от себя, что больше не полезли. Велел он мне банкометовы деньги взять, сказав: "Они — ваши, потому что были у вас украдены", — а своей ставки со стола не тронул… Так и ушли мы…