Читать книгу "Королева Алиенора, неверная жена - Маривонн Микель"

Алиенора думает только о своих дочерях. Мать-настоятельница ускоряет шаг. Она считает уместным добавить, что Филиппа Тулузская, бабка Алиеноры, основавшая еще одну церковь главного аббатства в своем родном графстве Леспинас, принята в Фонтевро. Алиенора благодарит за эту честь от имени всех жителей Пуату, но больше ее не слушает: при входе в большую церковь под величественным куполом она видит на руках монахинь свою маленькую двухлетнюю Алиенору и Жанну, которой уже исполнилось семь месяцев. Она заключает обеих малышек в свои объятия. Генрих тоже склоняется над детьми: глядя на серьезное личико младшей дочери, он видит самого себя. Настоятель сопровождает их во время визита в часовню монахов, посвященную святому Михаилу, которая относится ко времени основания аббатства. Генрих возмущается, узнав, что монахи подчиняются настоятельнице женского монастыря, но ему отвечают, что по численности их в три раза меньше, чем монахинь, и поэтому был выбран именно такой порядок. Но Алиенора понимает, что вскоре придется покинуть детей, и спешит заняться дочерьми в оставшееся драгоценное время: говорит девочкам нежные слова и ласкает их. Генрих, который чувствует ее нервозность, под предлогом усталости удаляется после ужина в маленькую молельню, которую отвели гостям на внешней галерее, неподалеку от дома матери-настоятельницы. Алиенора благодарна монахиням за то, что те воспитывают младших дочерей в хороших условиях, но не напоминает ли ей подобная ситуация о том, что она покинула двух старших дочерей и они выросли вдали от матери? Алиенора чувствует, как ее охватывает бесконечная тоска. Не покорилась ли она, как большинство королев, обстоятельствам, которые сильнее нее? Монастырский мир, о котором так много рассказывали, пугает ее. Эти запахи роз, фиалок, лилий в часовне ей не по душе. Королева сожалеет, что рядом нет ее доброго капеллана, того, кто научил ее молиться по-настоящему. В Фонтевро Алиенора чувствует себя не в своей тарелке. Это не ее мир. Они уже почти засыпают, когда в ночи вдруг раздается странное, жалобное пение, пронзительное и даже болезненное, непохожее ни на какое другое и вызывающее дрожь.

— Это пение лебедя, — шепчет Алиенора, — наверное, черного лебедя, каких я видела на Темзе.

— Поехали отсюда, — решает Генрих. — Если это пение нам предвещает смерть, я предпочитаю встретить ее на ногах и со шпагой в руке.

Они будят нескольких охранников, предупреждают монастырского привратника, поручают ему передать благодарность монахам и монахиням и особенно настоятельнице и после тысячи извинений и оправданий, под предлогом немедленного возвращения в свой замок, исчезают в ночи. Ночь восхитительно нежна; им кажется спасительным галоп лошадей при лунном свете. И снова они стали сообщниками, снова вместе. Им больше не нужен шатер Барбароссы, чтобы вернуть прежние времена, они не смотрят друг другу в глаза, но скачут бок о бок, дыша в унисон со своими скакунами. Алиенора больше не чувствует себя больной. Генрих молча смотрит на нее. Есть ли надежда, что он еще любит ее? Осмелится ли она разделить с ним простую хижину угольщика в этом лесу, которому, казалось, нет конца? Не будет ли так лучше, думает он, чем остановиться в случайной гостинице, разбудив множество людей? Да, она осмелится. Она все еще красива, эта королева, дважды коронованная. Он не может не восхищаться ею. Может быть, это поможет Алиеноре лучше понять, что она предназначена именно ему, чтобы делить с ним приключения и подвиги. В чаще леса Генрих замечает три или четыре заброшенные хижины угольщиков. Захватив из багажа самую прекрасную меховую шубу, Плантагенет расстилает ее в этом случайном приюте и, посоветовав своим спутникам уйти спать подальше, приглашает королеву прильнуть к нему. Они слушают звуки леса, любуются звездами сквозь листву.

— Вы видели, Алиенора, то величественное обрамление, которое придал скульптор нашим изображениям в Сен-Мартене в Кандах? Не предугадал ли он, что сегодня ночью мы будем спать в чаще леса?

Внезапно раздается неподражаемая трель соловья, этого настоящего лесного принца. Они счастливы оттого, что маленькая птичка своим пением изгнала жуткое впечатление от чувственной, но смертоносной песни лебедя. Генрих кладет шпагу перед раскачивающейся дверью хижины и под сочувственный шепот леса приближается к Алиеноре: она все еще любит его. Он сумел прогнать призраков и смерть с их дороги. Она была вместе с ним, она готова следовать за ним, что ему еще надо?

Глава 26

В Везле. Томас Беккет осуждает

На лбу Томаса Беккета залегла глубокая морщина. Два года в Понтиньи[111], во время которых Папа Александр тщетно пытался примирить его с английским королем, не смогли смягчить гнев, который архиепископ испытывал к Генриху Плантагенету. Сожалел ли Томас о блестящей жизни, которую долгие годы делил с этим королем-завоевателем, давшим ему возможность приобщиться к удовольствиям бренного мира, терзало ли его сожаление о власти?

Вся жизнь ушла из Томаса Беккета после того, как с крестом в руке он совершил этот трудный путь, который должен был привести к Богу; его лишили средств и тем самым возможности защищать святую Церковь. Иоанн Солсбери боялся за него. Глубоко страдая при виде друзей, своих последователей, попавших в королевскую немилость, доведенных до разорения и изгнания, Томас винил во всем себя. Деспотизм короля казался ему оскорбительным для Бога. Его бывший протеже, Иоанн де Беллесмен, шлет письма, в которых пытается смягчить Беккета. Епископ Арну де Лизье пытается изо всех сил убедить его, что английский король станет лояльнее, если его не раздражать. К чему приведет эта братоубийственная дуэль, ставка в которой уже не подчиняется воле дуэлянтов? Произойдет ли в Англии религиозный раскол? Позиция Беккета пробудила в Генрихе внутреннюю силу, толкающую его на защиту короны. Но если сила Томаса в святой Церкви, то Генрих сохраняет власть и мощь армий своего королевства. Духовное против мирского.

Папа Александр чувствует себя неуютно. 6 апреля 1166 года между ним и Плантагенетом вновь возникают прежние разногласия. Стоило Генриху назначить своего преданного соискателя Еилберта Фолио главой английской церкви, как Александр тут же объявил, что Томас будет утвержден в должности папского легата и среди прочих его функций — обязанность короновать будущего короля Англии[112]. Это было косвенной реакцией на переговоры Генриха с Роналдом де Дасселем по поводу будущего брака маленькой Матильды с Генрихом Львом. Первым шагом этого проекта была отправка Джона Оксфордского и Ричарда Илчестера к Барбароссе, который сфабриковал выдуманного антипапу, что явилось для Александра оскорблением. Высадившись в Нормандии, Генрих сразу узнает о чрезвычайных полномочиях Томаса. Действия и речи последнего портили ему настроение, так же как и его манера по всякому поводу обращаться к Папе. Он не прощает Томасу резкой перемены взглядов на выборах в сан примаса.

Томас, со своей стороны, находится совсем в ином состоянии духа. Молитвы, медитации, уход в себя помогли ему понять прежние чувства к Генриху II. Он готов простить оскорбления, угрозы, провокации, плохое обращение и даже ссылку. Он желает поговорить с королем по-человечески. Но Генрих видит в Кентерберийском архиепископе только предателя. Он с трудом мирится с тем, что доходы Церкви конкурируют с доходами короны. В его глазах Томас сыграл на руку непокорным, а в ответ на это Генрих конфисковал его владения. Однако более серьезно, о чем Томас еще не подозревает, — то, что Генрих не желает, чтобы он появлялся на Пасху. Ни на мгновение король не задумывается об одиночке, в страданиях выполняющем трудную миссию, которая ему не под силу. Из бесценного товарища— страстного, с блеском защищающего королевское знамя, расплачивающегося самим собой и своими деньгами, готового на самопожертвование — Беккет превратился в церковника, который без конца что-то требует во имя Кентербери — десятин, земель, правосудия. Этот новый человек совсем не похож на бывшего королевского канцлера. Куда же податься Томасу? Слишком многое сближало их раньше и разделяет теперь. Он считает, что у Генриха есть власть и крайние средства. А у архиепископа лучшее оружие — письма: первое сдержанное письмо и первое робкое послание. Слова из-под его пера льются сами: