Читать книгу "Дай лапу - Геннадий Абрамов"

Ронни было не до развлечений и новых знакомств, тем не менее, превозмогая тяжесть в теле, вялость в ногах, он приподнялся, тронул носом брюки хозяина и стал рядом.

— Отлично, — похлопал его по бокам Артур Тимофеевич. — Кажется, я в тебе не ошибся.

Они размеренно, не спеша, прогулялись по ресторану.

С сытой улыбкой на оплывшем лице Артур Тимофеевич шутливо представлял его поварам, официантам и прочей обслуге как совладельца, напарника, помощника, эксперта и закадычного друга.

— Наня, — услышал Ронни свое новое имя. — Вот так мы его будем звать.

Они заглянули в бухгалтерию, потом на склад, осмотрели служебные и подсобные помещения. Ронни вывели на минутку на свежий воздух, позволили поднять лапу, показали двор и гараж. Потом они снова вернулись в здание и вошли в уютный красивый зал, в котором за столиками сидели и ели посторонние люди. Их обслуживали одетые, как Наташа, стройные девушки, а длинноволосые музыканты готовились к выступлению. Ронни все улыбались, бармен Федя, как старому приятелю, издали помахал рукой. Артур Тимофеевич шел гордо и прямо, по-хозяйски выпятив живот, с кем-то раскланивался и на вопросы посетителей отвечал:

— Гордон. Шотландский сеттер. Мое лучшее приобретение.

— Поздравляем. Отличный выбор.

Ронни тяготился всеобщим вниманием. Он всё еще чувствовал себя неважно. Преувеличенные восторги его раздражали. Пес не мог в толк взять, зачем хозяину нужно водить его и показывать, словно он заезжая знаменитость или какая-нибудь поп-звезда. Почему новый хозяин гордится и весь сияет? С какой стати ведет себя так, как будто они друзья или, по меньшей мере, старые знакомые? Хотя Артур Тимофеевич уже намекал, что хорошо знает Оксану Петровну, его прежнюю хозяйку, может быть, даже имел с нею дело, Ронни был абсолютно уверен, что раньше никогда не видел этого человека.

— Мне кажется, — предположила чуткая и внимательная Наташа, — пес не в восторге от презентации. Ему бы сейчас полежать, отдохнуть. У него на моське это написано.

— Раз написано, закругляемся, — согласился Артур Тимофеевич. — Под давлением обстоятельств сворачиваем мероприятие.

Они покинули зал и прошли в директорский кабинет.

Артур Тимофеевич показал Ронни свое рабочее место: стол с компьютером и телефоном, кожаное вертящееся кресло, личный бар.

— Здесь я, а здесь ты. — Он отворил дверь в смежную комнату. — Устраивайся. Надеюсь, я не сильно буду тебе мешать.

В комнате, где Ронни теперь предстояло жить, совсем не было окон, горел свет. У дальней стены стоял диван, укрытый пледом, с разноцветными пуфиками и подушками, в углу стул, на полу лежал коврик, а на нем тарелка с едой и вода в глубокой миске.

Пес потоптался на пороге, помешкал. Смутился. Даже оробел. Собственной комнаты, причем такой просторной, у него никогда не было, у Оксаны Петровны он спал в коридоре. Оглянулся, и вопросительно взглянул на хозяина — это всё мое?

— Да-да, — подтвердила Наташа. Она удивительно быстро научилась читать по его глазам. — Ваши, сударь мой, личные апартаменты.

Ронни присел. Судорожно почесал лапой за ухом. Обнюхал миски. Есть не стал. Попил, причмокивая языком. Облизнулся и запрыгнул на диван. Скрестил передние лапы, положил на них голову. И прикрыл глаза: простите, мне нездоровится. Я очень устал.

Без малого двое суток Ронни не притрагивался к еде, только пил. Почти не двигался. Был тихим и хмурым. Большую часть времени не слезал с дивана, спал или дремал, нервно подергивая веками. Не бездельничал, а занимался самолечением. Направлял, куда нужно, энергию, использовал внутренние ресурсы, прислушивался к тому, что происходит с ним, как тело справляется с недугом. Ему даже немного жаль было услужливую Наташу, которая уносила миски нетронутыми и терпеливо заменяла новыми. Эта чудесная девушка так сочувственно на него смотрела, как будто ей так же плохо, как и ему. Он и на прогулку с ней выходил безо всякой охоты, чуть ли не через силу, то есть совсем бы не выходил, если бы нужда не заставляла. В глухом дворике ресторана, обнесенном сплошным забором, по правде говоря, особенно не разгуляешься. Под лапами бетон да кафель. Ни чахлого растеньица, ни травинки, ничего такого, что можно было бы помять во рту, пососать, извлечь волшебный целебный сок. Даже сон — лучшее средство от всякой отравы, физических и душевных травм — мало ему помогал. В чужой непривычной комнате ему постоянно снился один и тот же кошмар. Будто голые люди с рогами на лбу поджигали ему хвост. Он падал с высоты на острые камни, бросался в холодную реку с быстрым течением и, как ни старался, не мог ее переплыть. Дальше сон не двигался. Всё опять возвращалось к началу — те же люди с рогами опять поджигали ему хвост, и он снова падал на острые камни.

— По-моему, у него депрессия. Сплин, — говорила Наташа. — Я беспокоюсь.

— Чепуха, — отвечал Артур Тимофеевич. — Я верю в парнишку. Наверняка оклемается.

Хозяин и сам видел, что Ронни вял, на себя не похож. Но, в отличие от Наташи, тревоги по этому поводу не испытывал. Считал, что время лечит. Все мы в какой-то мере животные, думал Артур Тимофеевич. Собаки устроены не сложнее, чем люди. Всё течет, и всё изменяется. Пес пострадает и перестанет, рано или поздно смирится с потерей, если, конечно, в этом всё дело.

Однако и у него случались минуты, когда он не был уверен, что всё идет правильно и своим чередом. Вдруг появлялись сомнения, что пес, украденный у прежних хозяев, способен избавиться от тоски. Собаки, в отличие от людей, дорожат своим прошлым. Существа надежные, преданные. Хранят верность, несмотря ни на что. Когда в голову Артуру Тимофеевичу приходили подобные мысли, лицо его выражало крайнее неудовольствие. Между бровями проявлялись складки упрямства. Он подсаживался к Ронни, гладил его и, досадуя, говорил, что не всё в жизни удается устроить по справедливости. Бывает, чего-то нет, а тебе позарез нужно, и нельзя купить, и тогда приходится отнимать. Паршиво чувствовать себя обделенным.

— Стерва она, твоя Оксана Петровна, — говорил он, зная, что тем самым обижает и расстраивает Ронни. — Жуткая баба. Не мать, а клизма какая-то. Сына, отличного парня, изуродовала.

Голос Артура Тимофеевича, когда он — по работе или просто так — кого-нибудь ругал или распекал, становился скрипучим и едким, седые усы разламывались по линии носа, и каждая половинка шевелилась по отдельности.

— Зря ты свял, Наня… Она тебя недостойна. Сам Бог велел ее наказать… Поверь, я знаю, о чем говорю. Имел с нею дело. Хозяйка твоя меня кинула. Никогда ей этого не забуду. И не прощу… Ты тут ни при чем. Ты парень что надо. Я давно хотел такую собаку иметь. А ей, прости, пока жив, буду мстить… Так что, приятель, кончай слезы лить… Три лапой к носу. Не обижайся, ладно? Давай оживай.

Гуляла с ним Наташа всегда в спешке и очень недолго, правда, три раза — в полдень, в шесть часов вечера и перед уходом. К сожалению, на поводке, хотя он не раз пытался ей объяснить, что ему на привязи ходить неприятно, ошейник его унижает, он эту сбрую с детства терпеть не может и всем своим существом ненавидит. Постепенно, благодаря собственным стараниям, а также вниманию и уходу, Ронни шел на поправку. Задвигался. С аппетитом стал есть. Помимо коротких прогулок с Наташей, всё остальное время Ронни был предоставлен самому себе. В поисках развлечений целыми днями бездумно слонялся по ресторану. Общался с поварами и официантами, с барменом Федей, иногда с посетителями. От скуки смотрел телевизор, если показывали что-нибудь интересное. Охранники и уборщицы и все другие работники при встрече с ним раскланивались, улыбались, шутили, спрашивали его: как дела, здоров ли, доволен, как настроение. Чрезмерное усердие служащих, их избыточное внимание, по правде сказать, Ронни быстро надоедали. От пустых разговоров он уставал. К концу дня на однообразные докучливые расспросы либо вовсе не отвечал, либо садился и с вежливым безразличием отворачивал морду. Соблюдать всякого рода формальности он не умел и учиться льстивым ужимкам не собирался. Пес предпочитал отношения простые и ясные, в которых есть искренность, сердечность и теплота. Как, например, с Наташей или барменом Федей.