Читать книгу "Дверь в зеркало - Елена Топильская"

– Спасибо огромное, Владимир Абович! – от души сказал профессор. – Проводить вас в палату? – он привстал, изъявляя готовность действительно проводить гостя.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, я сам дойду, – остановил его толстяк.

Он тяжело поднялся и направился к двери. На пороге остановился и обратился к Антону.

– Извините, не запомнил вашего имени-отчества... Так это зеркало у вас есть? Оно найдено? И на него можно посмотреть?

– Найдено, – ответил Антон. – Но посмотреть пока нельзя, его еще исследуют эксперты.

– Боже мой, боже мой! Как интересно! Но вы разрешите потом с вами связаться? Может быть, этот экспонат можно будет передать в наш институт? Это ведь реликвия, подлинная реликвия!

– Я постараюсь сделать все, что от меня зависит, – пообещал Антон, абсолютно в этом не уверенный.

Дверь за шумным и потным доцентом закрылась, и профессор подсел поближе к Антону, похлопав его по руке.

– А?! Как я тебе помог? – торжествующе воскликнул он. – У нас в Греции все есть! Ну, а мне-то дай почитать эту вырезку. Говоришь, двадцать третий год? С ума сойти!..

20

На следующее утро к Антону прорвалась мать.

– Это черт знает что! – кипела она, усаживаясь на кровати у сына. – Кордоны понаставили, мать родную не пускают. Коновалы чертовы!

В таком состоянии Антон мать никогда еще не видел. Он даже испугался поначалу, но застав ребенка не при смерти, а абсолютно живым и относительно здоровым, она постепенно стала успокаиваться, и увидев это, Антон успокоился и сам.

– Ну как ты тут, зайчик мой? – спрашивала мать, с нежностью глядя на него, и Антон почувствовал глобальную защищенность от всех опасностей. Подумать только, ведь было время, когда он бурно реагировал на любое сказанное ею слово, ершился по каждому пустяку и даже не хотел выходить вместе с ней на улицу, и вовсе не из-за того, что стеснялся ее внешнего вида, наоборот, выглядела она всегда на сто миллионов. Просто мальчишеский нигилизм; хотя это было уж совсем по малолетству.

Слава Богу, что хоть сейчас он понял: ему с матерью повезло так, как может везти человеку только раз в жизни. Она, безусловно, личность, и кроме того, что он ее любит и даже испытывает к ней какую-то щенячью нежность, он еще и гордится ею. Правильно сделал отец, что предпочел ее этой надменной Одинцовой, правильно.

Он и сам не знал, почему он вдруг испытал жгучую неприязнь к Одинцовой. Может, потому, что увидев мать, понял, как он к ней привязан, и вспомнил, как она расстраивалась, услышав про Одинцову и признавшись, что у его отца был с той роман. Да к тому же новость о том, что Антонина Григорьевна в девичестве – Наруцкая, не прибавила Антону к ней симпатий.

Интересно, а у Одинцовой дети есть?..

Мать наконец насмотрелась на него; Антон вдруг заметил, что в последнее время она совсем перестала его касаться, а раньше ведь все время с нежностью теребила его макушку, ерошила волосы, обнимала, гладила по плечам... Это, наверное, из-за того, что в отрочестве он в штыки воспринимал ее ласковые прикосновения, дергался, грубил, вот она и перестала давать ему повод для недовольства. А теперь ему так хочется, чтобы вернулись эти детские ощущения ласковых маминых рук...

– Мам, а ты знала, что Одинцова – внучка той самой Анны Наруцкой, на которой твой дед был женат до бабушки? – вдруг спросил Антон. И поразился, как изменилось вдруг лицо матери: глаза ее потемнели как небо перед грозой и скулы окаменели.

– Мам, что с тобой? – испугался он. – Тебе плохо?

Мать закрыла глаза и некоторое время сидела не двигаясь, потом, не открывая глаз, положила свою ладонь на руку Антона.

– Да, мне плохо, – наконец с трудом сказала она.

– Позвать кого-нибудь? – он потянулся к кнопке вызова, но мать остановила его.

– Не надо, Антошечка. Мне плохо не в этом смысле.

– А в каком? – испугался он еще больше.

– Не будем об этом, а? – глаза у мамы были тоскливые, и вдруг Антона охватило ощущение непоправимого горя, даже неожиданно заболело сердце. Наверное, все-таки сердце – не просто орган для перекачки крови, и душа человеческая помещается именно в нем. Он читал, кстати, что тело человека в первые секунды после смерти легче на несколько граммов, и кое-кто уже выдвинул гипотезу, что это из-за того, что тело покидает некая субстанция, которая не занимает места в человеческом организме; а если пойти еще дальше и предположить, что период полураспада этой субстанции – девять дней, а период полного распада – сорок...

Он помотал головой, отгоняя догадку, которая еще со вчерашнего дня не давала ему покоя, но сегодня сформировалась окончательно. Если это так, то... То он даже не знает, как ему дальше жить и с какими глазами просыпаться каждое утро, здороваясь с матерью.

– Наверное, пришло время тебе это сказать...

У Антона похолодело в желудке.

– Не надо, мам, – тоскливо попросил он, – не надо ничего говорить.

– Откуда ты знаешь, что я хотела сказать? – мать слабо улыбнулась, и от этой ее улыбки, больше похожей на гримасу, у Антона зашлось сердце.

– Я не знаю. Ничего я не знаю! Просто не надо, и все.

– Но ты ведь все равно узнаешь. Лучше уж от меня. Тебе ведь работать с Одинцовой...

Она наклонилась к кровати, чтобы обнять Антона, а он именно в этот момент приподнялся, и они больно стукнулись лбами, у матери на глазах даже выступили слезы.

Но она сразу стала дуть на ушибленный лоб сына:

– Господи, Антошка! Живой? Больно?

Антон обрадовался отсрочке. А потом, может, удастся как-то устроить, чтобы мать вообще не говорила об этом. Ведь если не сказать чего-то вслух, то, значит, этого как бы и нет.

Взяв его за макушку, она слегка откинула ему голову, разглядывая ушибленное место:

– Думаю, что шишки не будет. А вообще, до свадьбы заживет.

– Ма, а как тебе Таня? – спросил Антон, трогая небольшую припухлость на лбу, и видя, что у матери набухает такая же отметина. – Тебе надо челку зачесать вперед, чтоб было незаметно.

Мать достала из сумки пудреницу и осмотрела повреждение.

– Михрютки мы с тобой. Надо же, ты весь в меня.

Антон отвел глаза. Надо что-то говорить, чтобы не дать матери возможности открыть ему семейную тайну: не сказала бы, что он – не родной ей сын.

– Как тебе Таня? – настойчиво повторил он.

– Таня? Да ничего. Таня как Таня.

– Она тебе не нравится?

– Не нравится? С чего ты взял?

– А зачем ты губы поджимаешь?

Мать рассмеялась.

– А если я скажу, что не нравится, ты от нее откажешься?