Читать книгу "Цвингер - Елена Костюкович"

У меня есть номер бюро транспортных происшествий. В адресной книжке. Нет, ну это слишком уж черные мысли. Просто, а вдруг понадобится, вот со мной номерок.

Так. Вчера, обиженная, укатила на Викторовом велике выписывать свои «восемьсот восемь» среди миланского бардака. Это ясно: ключа от цепного замка нет на медном поддоне. На месте ключа какой-то до полусмерти загрызенный карандаш. Любит Мирей брать велосипед Виктора, бывая в Милане! А не наври ей Виктор и не разозли — она могла бы взять машину и комфортно себе разъезжать. Все-таки безопаснее. И вдобавок могла бы довезти на машине до Мальпенсы и Вику с Бэровым кофром. Потом Мирей отогнала бы машину назад.

Впрочем, шоферство Мирей не так уж уместно, ибо имеется осложнение в виде Любы вообще-то этой, с ее взорами довольно текучими и теплыми, с длинными ногами. К ярковолосой Мирейке Люба плюсуется плохо. Чем дальше, тем очевидней, что Мирей ревнива и способна замучить человека немыми упреками по любому поводу, даже по поводу Любы.

Двинемся же с Любой на такси, коль судьба нас соединила.

На улице канонадный гром. Первый помысел — бронетехника. Подобного звука в воскресенье не слыхали богемные Навильи. Утром в воскресенье лучшие районы Милана спят. Накануне допоздна все гудели и гуляли (бездельники) или полночи работали (креативщики)…

В этом звуке что-то слышится родное, сказал себе Вика. Холодно лопаткам. По этой улице, по булыжникам стелется наметом лютая конница… Казаки в Париже.

Какой Париж! Вик, проснись! Двадцать три года живешь в Милане. Ты лучше скажи: готов в ответную атаку с папироской смертельной в зубах? «Красиво идут, интеллигенция»?

К черту Чапаева. При неушедшей луне можно рассмотреть, это Люба волочит (интересно, из какого далека?) по булыжникам явно купленный в китайской лавке черный с серебряным рантом чемодан. Еще у нее полипропиленовая «челночная» сумка на восемьдесят литров. Вторая такая сумка посередине мостовой. Рисунок тартан. Она и киевскую квартиру Леры загромождала этими триколорами. Они — флаг постсоветских мешочников на всех материках.

Рев надвигается. Это катит следом за Любой битый «дукато», чуть ли не чиркая запаркованные автомобили. Разворачивается поперек осевой. Явно подвозил Любу и шмотки. Высадил в неположенном месте. Номера невразумительные — Румыния? Ну вот почему бы ему прямо в Мальпенсу не доставить бы ее?

Люба прислонила чемодан и сумки к порталу. Виктор смотрит на прибывшее такси, покуда Люба поднимается через двор к нему на балкон помочь управиться с Викторовой собственной поклажей — то есть стащить вниз Бэров чемодан.

— Оставьте этот, Люба, за этим потом Мирей зайдет.

— А вы побрились, я вижу?

— Да, вот попробовать решил походить без усов.

От распахнутых створ по квартире продергивает ветер. С холодильника соскакивает улитка, спархивает прикнопленный накануне Мирейкой желтенький ресторанный счет. Расскользились по кафелю ошметки ночного Викторова пакования, целлофаны от носков, пакеты, обрывки, скотч. Летучий катыш ярко-рыжих волос вылетел в окошко. Какая-нибудь птица обрадуется. Люба помогла без помятий уложить в боковой отсек чемодана Викин плащ, налепила обратно на холодильник магнитную плашку с улиткой Коссы, домработничьей ухваткой скомкала и сунула в карман разгулявшиеся по полу бумажонки и обжеванный карандаш. Передвинула компьютер с края на середину столешницы.

Денег на такси жаль. Сотня евро из командировочных. А сколько еще трат предстоит в ближайшие дни, в выставочную неделю. Особенно если Наталия все-таки приедет во Франкфурт.

Позвонить ей из аэропорта, позаклинать. Может, смилостивится. Оповестит, что, так и быть, согласна. Приедет. Или хоть основательно подумает. Конечно, любые переезды — не ранее завтрашнего утра.

Догадку Вики подтверждают и агентурные данные, поскольку у Любы язык без костей. Сегодня у Марко рождение. Синьора Наталия переназначила праздник из «Гнома» к ним домой. Ей лично, Любе, кажется, что Марко приболел. Она оставалась на ночь с Марко нынче, хоть вышло и напрасно. Синьора говорила, с вечера собиралась прийти поздно в ночь. А вместо этого уже в одиннадцать она вернулась. Семь пятниц на неделе. Сами не знают, когда и что. Любе, конечно, все равно. Но Люба уже была в ночнушке. Так не одеваться. Так и осталась. Не идти в ночь. И вроде Марко сопел во сне, с утра лежал горячий, но Люба не стала ему градусник мерить. У Любы вообще воскресенье выходной, и баста. Пусть градусник мама меряет. По воскресеньям у Любы, говорила уже, нерабочий день.

Таксист вдвинул в заднюю часть машины чемоданы Викин и Бэров, Викин рюкзак, Любин гроб и Любины вьюки. И не успела машина тронуться, как только Виктор задал первый необязательный вопрос — ну что там из дому слышно, с Украины? — на него обрушилась ниагара излияний. Женщина, бедолага, просто лопается, не имея возможности выговориться по-русски не то что несколько недель, а, может, несколько лет.

— Какой мне там дом. С Украиной все случайно получилось. Я ж из Ижевска.

…Виктор запамятовал: да, он уже это слышал при найме, но его интересовала только Лера и Лерино благополучие. Так, а теперь придется ему прослушать, не деться, биографию Любы в полном объеме.

…Их росло в Ижевске три сестры — Надя, Вера, Люба. И еще у них был брат Вова. Папа с мамой родили этого Вову вместо первого Вовы, который умер. Отец работал в лагере охранником…

Приготовившийся подремать под Любино воркотание, Виктор при этих словах понял, что от деталей подобной яркости (приходил отец со смены, то есть из лагеря, тер руки бензином для зажигалок, выпивал стакан зубровки, закусывал таранкой, а потом полчаса играл на аккордеоне), от всех этих зарисовок в русском соусе — не раскемаришься.

— Папа мерз на работе. Зимние разводы. Шесть часов утра — это ночь. На зоне прожектора могучие, но не выдерживали, электричество гасло… Страшно бывало тогда… Накинутся, разорвут. В колючке ведь тоже электричества, значит, нет. И зэка могут бежать по-любому. А отцу на ихнее место, выходит, сесть.

И так до самой Мальпенсы Люба Виктору, как Клавдий отцу Гамлета, вкапывала в ухо язвительный яд подробностей, не имеющих общего знаменателя. Виктор знал свой организм: от ярких и бессвязных рассказов, в которых невинно излагаются мрачные факты с простодушной подкладкой, у него заболевает голова и подскакивает температура.

— А кто в том лагере сидел, где охранником ваш папа?

— А кто, ну заключенные сидели. Нагнали немецких инженеров налаживать наш завод. Им в шарашку привезли и Шмайсера…

…Да, совершенно так и было! Виктор помнит от Ульриха. Ульрих в сорок девятом именно в ижевской шарашке разбирал трофейную сложную аппаратуру с шифрованным доступом.

Любин, значит, отец был Ульриховым вертухаем? Неужели?

Может быть, и так, и даже вполне вероятно — так.

Ульрих рассказывал, что Шмайсер саботировал все что мог, на СССР работать отказывался, ссылаясь «на отсутствие специального образования и неумение самостоятельно конструировать», вследствие чего получил запись в карточке «ни на каких работах завода использован быть не может», и его сактировали. Умер голодом.