Читать книгу "Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!» - Владимир Першанин"

– Чего плачешь? – спросил особист. – Страшно подыхать?

– Страшно, – признался Прокофий. – Мне же всего тридцать два года.

– Все когда-нибудь помрем.

Казалось, особист забавляется с обреченным человеком, как кот с мышью. Здоровяк Гена Захаров с удивлением подвел итог:

– Четыре тысячи рублей и продуктов полный мешок. Ты же половину роты обожрал. И даже не потолстел. В одиночку крал или друзья помогали?

– Нет, я один, – невнятно пробормотал Глухов.

– Крепко старался, но друзья у тебя были.

Старшина опустил голову, и Стрижак перечислил сам, загибая пальцы:

– Дружок твой, Аркаша Сомов, уголовники, Шиленков на базаре толокся. Но отвечать тебе придется.

Впрочем, разговор длился недолго, и били его так, слегка. Пнули раз-другой, затем спросили, есть ли в роте кипяток. Глухова пробил пот, неужели, как рака, шпарить будут? Не может такого быть! Оказалось, кипяток нужен, чтобы напоить штрафников перед дорогой горячим чаем с украденным молоком и сахаром.

– Хоть какую-то пользу принесешь, – равнодушно сказал Стрижак. – Беги да невест своих обними на прощанье. А на фронте старайся, отсидеться не удастся. Тебе всерьез свою шкуру спасать надо.

И вот Глухов старался. Он вел огонь из «максима», выпустил четыре ленты, а теперь менял позицию. Остальные пулеметчики не спешили, старшина их подгонял. Он словно видел маячившую позади громоздкую фигуру Захарова. Садист чертов! Старшина легко находил себе оправдание, и вины за воровство не чувствовал. Но шутить со Стрижаком было опасно, здесь, на пороге Сталинграда, тот мог шлепнуть его в момент за любой мелкий грех.

Немцы разглядели фигуры солдат с их неуклюжими пулеметами и открыли минометный огонь. Штрафники ускорили шаг, расходясь веером, взрывы плясали вокруг крайнего расчета. Это были 80-миллиметровые мины с большим разбросом осколков. Они накрыли расчет, перевернули «максим», уцелевший пулеметчик побежал назад, двое лежали возле дымившейся воронки.

Второй расчет увяз в бурой солончаковой грязи и безуспешно пытался вытащить «максим». Наконец бойцы догадались, подняли пулемет и хотели вынести на руках. Сверху упали две мины, выплеснув целую гору жидкой грязи. Когда ветер развеял дым, в озерном заливе виднелись три пологих бугра, один из них некоторое время шевелился, затем утих.

Глухов желал лишь одного: пусть его легко ранят в руку или ногу. Тогда можно с чистой совестью убраться. Мина рванула под ногами второго номера, подбросила его, перевернула и шмякнула головой о землю. Подносчика хлестнуло осколками, он уронил коробки и уползал на четвереньках. Телогрейка и теплые штаны были издырявлены градом мелких осколков, торчали клочья ваты.

Глухов замер, прижавшись щекой к траве. В ушах звенело, к горлу подкатывала горечь, как позавчера вечером, когда его безжалостно ударил в живот помощник особиста. Немцы больше не стреляли, возможно, им было не до старшины. На линии траншеи шел бой, раздавались крики, доносилась беглая стрельба. Второй номер лежал вроде невредимый, лишь голова была откинута под непонятным углом. Парню переломило и свернуло шею. Подносчик в десяти шагах ворочался и звал на помощь.

Старшина подполз к нему и убедился, что помочь невозможно. Телогрейка и ватные штаны пропитались кровью, человек доживал последние минуты. Глухов беспомощно огляделся. Он был один среди истоптанной земли, далеко впереди находились холмы, на подступах к ним шел бой. Мелькнула мысль, а что если вернуться? Он не штрафник, получил контузию, имеет право обратиться в санчасть.

Слева наступал пехотный полк. Видимо, командиры решили воспользоваться ситуацией и ударить вместе со штрафниками. Однако атака сорвалась. Цепи накрыли сильным минометным огнем, стреляли несколько пулеметов. Пехота убегала, пряталась, солнце за спиной, большое, холодное, освещало многочисленные тела в шинелях. Не слишком успешно шло наступление. Начальство наверняка обозленное, лучше не попадаться под горячую руку. И Елхов смотрит косо, забыл, сколько дармовой водки сожрал. Глухов поднялся и медленно пошел вперед – по одному человеку стрелять не будут.

Из воронки появились Ходырев и музыкант Сечка. Сержант тащил на плече пулемет и запасную ленту. Проходя мимо воронки, Глухов увидел, что дно засыпано толстым слоем стреляных гильз. Ходырев поработал на совесть, только будет ли из этого толк? Борис не слишком жаловал старшину и шагал, не оглядываясь, зато приветливо махнул рукой пьяница Григорий Сечка.

– Никак заблудился, старшина? Пошли вместе. Курить есть?

– Я махорку всем выдал.

– Так это махорка, а у тебя небось папиросы, – и захохотал, показывая выбитые по какому-то дурному делу зубы.

Фамильярность музыканта коробила, хотя удивляться было нечему. Через Григория Сечку старшина сбывал иногда сахар. Тот был проходимец еще тот и не боялся попасться. Правда, вел себя музыкант раньше более уважительно. Почуяв падение старшины, обнаглел. Глухов не ответил. Курить ему не хотелось, во рту и так пекло от ядовитого запаха взрывчатки. Он окликнул Ходырева:

– Слышь, Иванович, пулеметный взвод побило. Весь, целиком.

– Что, ни одного «максима» не осталось? – после паузы уточнил Борис.

– Какие совсем разбиты, какие ремонта требуют. И ребят побило, один я остался.

Ходырев промолчал и ускорил шаг, направляясь к траншеям, где гремел бой. Коротконогий толстяк Сечка перешел на бег. Глухов тоже заторопился. Запоздало вспомнил, что не имеет никакого оружия – опять командиры привяжутся. Потянул с земли первую попавшуюся винтовку. Та зацепилась за одеревеневшую руку мертвеца. С усилием выдернул. Погибший боец с небритой отвисшей челюстью уставился в небо. Глухову сделалось так тоскливо, что он едва не застонал.

Третий и четвертый взводы заканчивали бой. Уцелевшие немцы отступали по ходам сообщения, огрызаясь частыми выстрелами. Саша Бызин забежал вперед и бросил несколько гранат. Угодил точно, они взорвались в траншее. За свою смелость едва не поплатился жизнью. С холма открыл огонь пулемет. Помощник Бызина, артиллерист-наводчик, подававший ему гранаты, свалился к ногам бывшего командира батареи. Пули рикошетили от мерзлой земли. Саша добежал до хода сообщения и прыгнул вниз.

Раненный им немец медленно шел, держась за стенку траншеи. Разорванная шинель висела клочьями, он сделал один, другой шаг и замер. Качнулся, едва не упал, затем повернул голову к Бызину. Артиллерист подтянул винтовку, но его опередил Шиленков, выскочивший из-за поворота.

С маху догнал врага и сильно ударил штыком, затем нагнулся, рассматривая блеснувшие на руке часы. Не удержавшись от соблазна, стал их расстегивать. Немец зашевелился, выдернул кисть руки и снова поднялся. Шиленков схватил его за плечи, повалил и принялся душить. Если в траншеях в центре и на правом фланге бой уже заканчивался, то первому взводу приходилось туго.

Старший политрук и два сержанта подняли людей. Один из сержантов упал сразу же, едва успели выскочить из артиллерийского окопа. Как и предполагал Воронков, бросок уже в первую минуту стоил жизни сразу нескольким штрафникам. Остальные бежали дружно, к ним присоединился весь взвод, хоть и прореженный, но еще многочисленный. Минное поле закончилось, но усилился встречный огонь из траншеи.