Читать книгу "Мастер и Афродита - Андрей Анисимов"

– Ничего не получится. – Константин Иванович допил свое вино.

– Почему? – удивился Бренталь.

– У тебя все получится, – убежденно сказала Шура.

– Не получится. В министерстве меня ненавидят.

Они сделают все, чтобы меня прокатить, – признался Темлюков. – И потом, у меня нет таких денег.

– Как? Нет денег? – изумилась Шура. – Ты что, все пятнадцать тысяч за два дня пропил? Ты же много не пьешь!

– Я тебе дома объясню, – ответил Темлюков.

– Какие деньги? – не понял Соломон Яковлевич. – Три твоих картинки на закупочную комиссию – и вот деньги. Ты своей цены не знаешь.

– Придется идти к Терентьевой. А она мой самый заклятый враг, – тихо сказал Темлюков. – Унижаться перед ней? Такой ценой я не хочу ничего.

– Дома с невестой "посоветуешься, и решите. А у меня к тебе есть мужская просьба. Можно, мы на пять минут вас оставим? – обратился Соломон Яковлевич к Шуре и, когда та кивнула, нежно поцеловал ей руку.

Мужчины ушли в кабинет. Шура, не отрываясь, смотрела в одну точку. Глаза ее сузились и выдавали злость и ненависть.

Домой ехали молча. Шура смотрела в окно такси.

Темлюков попытался найти ее руку, но Шура руку отдернула.

– Чего злишься? – спросил Темлюков, но ответа не получил.

Они молча вышли из машины, молча поднялись в свою мансарду. Темлюков снял куртку и уселся к фреске. Утром он набросал краски на квадрат загрунтованной доски и теперь снимал лишние мазки, протирал светлые места махровой тряпочкой.

Шура удалилась в ванную. Полчаса прошли в полном молчании. Темлюков снова почувствовал легкое сердечное беспокойство, как в тот день, когда позвонил дочери.

Шура стояла в ванной, смотрела на себя в зеркало и наливалась злобой. «Сколько можно дипломатничать с этим старым кобелем? У него принципы! А у меня жизнь! Сейчас выйду и скажу ему все, что накипело на сердце… Ублажала, целовала его во все места, как последняя… А ему трудно побороть свои принципы! Сволочь». Она уже приготовилась распахнуть ногой дверь и выскочить в мастерскую с воплем и руганью.

Темлюков помассировал ладонью сердце и открыл окно. Сзади на его плечо легла рука. Константин Иванович оглянулся и увидел обнаженную Шуру. Она положила на его плечо вторую руку, затем медленно стала опускаться на колени.

– Девочка моя, что с тобой? – взволнованно спросил Константин Иванович. Шура не ответила, а, опустившись на колени, поцеловала тапочку на ноге Темлюкова. Константин Иванович наклонился, пытаясь поднять девушку с пола.

– Я молю тебя, моя любовь, – прошептала Шура. – Если ты меня хоть немного любишь, сделай это ради меня.

– Что сделать? – не понял Темлюков.

– Сделай все, чтобы мы жили как люди в квартире этого еврея. Я молодая, красивая, я буду ласкать и любить тебя. Я буду исполнять любое твое желание.

Я стану твоей рабой. Но мне тут плохо. На меня смотрят как на шлюху. Я для них твоя подстилка, и все.

А мне хочется быть человеком.

Темлюков поднял Шуру на руки и отнес в постель.

Она продолжала целовать его брюки, хватала за руки и шептала;

– У меня никого нет, кроме тебя. Ты один, мой сокол. Ты лучше всех. Мы всегда будем вместе. Если ты умрешь, я умру на другой день. Возьми меня. Я твоя.

Я всегда твоя. Я вся твоя. И моя высокая грудь, и губы, и бедра, и внутри все твое… Бери меня как хочешь…

Прошла неделя. Днем они почти не разговаривали. Шура безропотно позировала, а к ночи начиналось все снова. Шура шептала сладкие слова на ухо Темлюкова, возбуждая его, и тихо, нежно отдавалась ему. Константин Иванович похудел, скулы на его лице выступали резче. Он жил в каком-то полусне, боялся и ждал ночи. Шура стала для него как наркоз.

Генрих Дорн не приехал. По радио объявили, что ограниченный контингент советских войск вошел в Афганистан для защиты интересов Родины. Тысячи зарубежных деятелей культуры в знак протеста отказались от контактов с «империей зла». В их числе оказался и знаменитый немецкий писатель.

До Темлюкова все эти новости доходили, словно "через толстое свинцовое стекло. Он писал с Шуры весь зимний световой день, иногда прерываясь, чтобы немного поесть. Шура безропотно позировала и ничего не говорила, а только смотрела на художника умоляющими глазами.

Бренталь позвонил через две недели. Он подал документы и сообщил, что очень надеется – квартира его достанется Темлюкову. Неудача с Дорном Соломона Яковлевича не огорчила. Из Израиля ему прислали адрес, по которому он может сдать деньги в любой валюте. Там они вернутся ему в шекелях.

Утром Темлюков надел костюм и галстук. И хоть для живописца это было весьма странно, Шура ни о чем не спрашивала. Шура ждала. Константин Иванович перекрестился и вышел из мастерской.

День в Министерстве культуры только начинался. Когда Зинаиде; Сергеевне доложили, что Темлюков в приемной и ждет, начальница покрылась лиловым румянцем. Она вскочила с кресла, несколько раз нервно прошлась по кабинету, потом достала свою женскую сумочку, извлекла косметику и напудрила нос и щеки. После этого уселась обратно в кресло и велела секретарю звать Темлюкова.

Константин Иванович вошел и неловко остановился возле двери.

– Проходите, Константин Иванович, очень рада вас видеть в этом кабинете, – пригласила Терентьева и сама вышла навстречу.

Она в одну секунду поняла: Темлюков пришел просить прощения. Он тогда в своей ковбойке и сандалетах выглядел победителем, а теперь в костюме и галстуке он был смехотворно жалок. Но радости по этому поводу начальница не выдала. Наоборот, она постаралась взять тон чуткий и доверительный.

– Чем могу, Константин Иванович?

– Я женюсь, Зинаида Сергеевна. Хотел бы получить возможность предложить закупочной комиссии несколько своих работ, – пересиливая отвращение к себе, выговорил Темлюков.

– Никаких проблем. Вы большой мастер, и Министерство культуры обязано это сделать. Вы сами изолировали себя от коллектива. Я очень рада вашему возвращению. И поверьте, с каким душевным напряжением я боролась за вас.

– Я знаю, – буркнул Темлюков. – И еще одно.

Бренталь уезжает, квартира в ЖСК «Живописец» освобождается. Я бы хотел ее занять. Прошу вашего содействия, – Бренталь – предатель! Мы готовим письмо, осуждающее его подлый поступок. Я надеюсь, что ваша подпись там тоже будет? – тихо спросила Зинаида Сергеевна.

– Я должен подумать, – ответил Константин Иванович и почувствовал, что еще минута, и он пошлет эту мымру ко всем чертям.

– Но это вовсе не обязательно. Я понимаю, что если вас с этим отступником связывали человеческие отношения вам подпись ставить трудно. Мне достаточно вашего устного осуждения.