Читать книгу "Больно только когда смеюсь - Дина Рубина"

Тут лохматое чудо в ватнике включает диктофон и говорит:

— Прежде всего, госпожа Рубина, скажите, каково это: жить в единственно демократической стране региона, окруженной океаном врагов?

И я бросилась на нее. И крепко обняла…

Картинка по теме:

В один из ослепительных осенних дней я опять оказалась в любимой Италии. Просто зарулила по пути из Москвы в Иерусалим. Мы с моей подругой иногда встречаемся так, на нейтральной территории. Нейтральной территорией оказался на этот раз городок Сорренто.

Ив последний перед отъездом день она уговорила меня «шикануть», пообедать в знаменитом рыбном ресторане в порту Марина Пикколо. Стоял жаркий день, вполне обеденное время; к деревянному настилу ресторана, что выдвинут был на сваях прямо в море, выстроилась приличная очередь хорошо одетых людей: ресторан был весьма недешевым. Иногда к вывешенному на треноге меню подваливала какая-нибудь бродячая студенческая парочка, но, едва бросив взгляд на цены, немедленно отваливала.

В терпеливой этой очереди моя общительная подруга разговорилась с пожилой интеллигентной, и, вероятно, очень богатой индианкой в роскошном сари. Приветливая и сдержанная одновременно, та поинтересовалась — откуда мы и, выслушав ответ — всегда забавно наблюдать этот «обвал лица»: опущенные губы, сведенные брови… — расстроилась за нас. На прекрасном английском принялась журить за «бесчеловечное обращение с палестинцами», советовала примириться с ними. Несколько раз повторяла, что ее страшно волнует участь палестинцев, «ведь пока мы тут с вами лакомимся устрицами»…

Моя подруга не так давно вернулась из поездки по Индии, и когда мы уже сидели за своим столиком, и с аппетитом, настоянным в очереди, уминали хрусткую корочку жареной рыбы, она все вспоминала голопузых, грязных и голодных индийских ребятишек, что облепляют туристов, протягивают руки-палочки, умоляют — госпожа, я не ел два дня…

— Боже, — меланхолично повторяла она, поминутно оглядываясь на строгую и красивую госпожу в очень дорогом, по всей видимости, сари, — боже, глянь на эту старую лицемерную суку, — ее волнует судьба палестинцев!..

— НЕ ПРОБОВАЛИ НАЙТИ В СОРРЕНТО ВИЛЛУ, ГДЕ ЖИЛ ГОРЬКИЙ?

— О, я далека от поисков всяческих мемориальных досок. Да и к Горькому достаточно спокойно отношусь. Возможно, меня могло бы привлечь что-либо, касающееся Чехова… да и то не уверена. Помню, в Ялте, на экскурсии в доме Чехова, после слов экскурсовода «а теперь пройдемте в спальню писателя», — один из экскурсантов остановился и возмущенно сказал: — Нет, я не пойду в спальню Чехова! Спальня — место интимное, домашнее. Вы что, свою спальню тоже всем на обозрение выставляете?

В конце концов, разве писатель не в книгах остается? Все остальное — туристическая суета. Ну, был, ну, пил, ну, волочился за какой-нибудь юбкой…

— КАК-ТО ВЫ ПРОВЕЛИ ПАРАЛЛЕЛЬ МЕЖДУ РАСПАДОМ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ И ГИБЕЛЬЮ АТЛАНТИДЫ. В ДРУГОЙ РАЗ НАЗВАЛИ СВОЙ РОМАН «ПОСЛЕДНИЙ КАБАН ИЗ ЛЕСОВ ПОНТЕВЕДРА» «БЕГСТВОМ» В ИСПАНИЮ. ВАШИ КНИГИ ВЫХОДЯТ В РОССИИ, ЖИВЕТЕ ВЫ В ИЗРАИЛЕ, ПУТЕШЕСТВУЕТЕ ПО ВСЕМУ МИРУ ВСЕ-ТАКИ: К КАКОМУ КУЛЬТУРНОМУ ПРОСТРАНСТВУ ВЫ ОЩУЩАЕТЕ СВОЮ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ? СЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ СЕБЯ РУССКИМ ПИСАТЕЛЕМ, ЕВРЕЙСКИМ ПИСАТЕЛЕМ, ИЗРАИЛЬСКИМ ПИСАТЕЛЕМ ИЛИ ПИСАТЕЛЕМ ТРЕТЬЕЙ (ЧЕТВЕРТОЙ) ВОЛНЫ ЭМИГРАЦИИ? КЕМ ВЫ ОЩУЩАЛИ СЕБЯ, БУДУЧИ, НАПРИМЕР, В ВЕНЕЦИИ?

Сначала — о культурном пространстве. Вы можете определить точно, к какому культурному пространству принадлежал, скажем, Казанова, с его знанием многих иностранных языков, с его скитаниями, наконец, с армией его разноплеменных любовниц?

К какому культурному пространству принадлежал Калиостро? Граф Сен-Жермен? Вы скажете, что это несопоставимые вещи, а между тем, писательство — это и авантюра, и скитальчество, и чародейство, и спиритизм. Наконец, это — подсознательная (или вполне сознательная, как в моем случае) постоянная неутолимая жажда выбраться из предназначенного тебе рождением и воспитанием культурного пространства… Писатель может бежать куда угодно, в любое культурное пространство (тут все зависит от его эрудиции, таланта, ну, и умения натягивать на себя чужие «шкуры»).

С моим культурным пространством дело не просто. В Узбекистане, где я родилась, большинство населения — люди с мусульманским менталитетом. Росла я в среде маргинальной; разумеется, изначально, принадлежу пространству русской культуры; родной язык — русский, затем, школа, консерватория… Кстати, музыка — это ведь тоже целая область «разноплеменных» и «разнокультурных» чувствований — это и русская музыка, и европейская, и узбекские макомы…

Но вот уже много лет я живу в совершенно иных геополитических, культурных, национальных условиях: все то же наложение кадра — рождается некий гибрид, мичуринские штучки судьбы. Хотя эта средиземноморская окраска европейского мышления — она есть и у Киплинга, и у того же Лоренса Даррелла. Ну, и — сильная еврейская доминанта. Нет, не хотела бы я выписывать рецепт этого сложного коктейля, тем паче, не желаю себя обозначать тем или тем. Я каждую минуту ощущаю в себе изменчивость таинственных токов принадлежности, причастности, определимости — себя.

Вот, вы говорите — Венеция… В этом совершенно отдельном, особом, неповторимом культурном пространстве я ощущала восторг полного растворения, слияния, даже — уподобления себя, своей человеческой обреченности с карнавальной обреченностью этого города… И семь дней, пока бродила по этим улицам, мостикам, кампо и пьяцеттам абсолютно — принадлежала.

Хотя, конечно, существовали, особенно в прошлом, художники, которые принадлежали одному целостному культурному пространству, и это были великие художники… Наверное, это счастье — родиться в одной стране, прожить в ней до самой смерти и ощущать себя цельной личностью… К сожалению (а почему, собственно, к сожалению?), современный художник почти всегда принадлежит нескольким культурным пространствам.

— ЕСТЬ ЛИ ДЛЯ ВАС В ЖИЗНИ ЧТО-ТО НЕПОЗНАННОЕ?

— Сколько угодно. В жизни, в мире великое множество самых фантастических явлений. И я смирилась, что не прокачусь на запятках всех трамваев. К тому же, если те или иные запятки очень понадобятся, их ведь можно вообразить — на что же моя профессия?

— ЧТО В ПУТЕШЕСТВИЯХ, ДА И ВООБЩЕ, В ЖИЗНИ СПОСОБНО ДОСТАВИТЬ ВАМ НАСТОЯЩУЮ РАДОСТЬ, А ЧТО — ОГОРЧЕНИЕ И ПЕЧАЛЬ?

— Вот я не зря стараюсь уйти от таких, поставленных ребром, вопросов. Сначала ведь надо условиться, что есть «настоящая радость». Вкусный обед в замечательном ресторане в Неаполе, с видом на залив, в котором дремлет огромный парусник, в обществе близких друзей, с которыми не виделась больше года, беспорядочный, шуточный разговор с ними под хорошее вино — это «настоящая радость»? Или ненастоящая? То же касается и огорчений. Вот ты бывала в этом городе когда-то в юности, помнишь несколько улиц, была здесь счастлива. Приезжаешь спустя тридцать лет и не можешь найти даже тени того восторга, того юного счастья… Понимаете, человек сложнее электроники.