Читать книгу "Божьи воины - Анджей Сапковский"

— Смотрите! Вот приближается антихрист! Смотрите! Не видите?Неужели очи ваши ослепли? Он из колена Данова! Три с половиной года будетвластвовать! В Иерусалиме церковь его будет! Имя его шесть, шесть и шесть,Эванфас, Латейнос, Теитан! Обличье его как у дикого зверя! Правое око его —звезда, взошедшая на рассвете, уста его шириной в локоть, зубы — в пядь!Братья! Неужто ж вы не видите! Браааа...

Огонь преодолел и наконец победил инертное сопротивлениевлажного дерева, прорвался, вспыхнул, загудел, над кострами вознессячудовищный, нечеловеческий крик. Волна жара разогнала дым, на мгновение, накраткий миг в красном аду удалось увидеть дергающиеся у столбов тела людей.Огонь, казалось, вырывается у них прямо из раскрытых в крике ртов.

Ветер милостиво для Гжегожа Гейнче относил смрад впротивоположную сторону.

Четыре притененные арками стороны сада монастыряПремонстратенсов[116] на Олбине призваны были помогатьмедитированию, напоминая о четырех реках в раю, о четырех евангелистах ичетырех основных добродетелях. Это, как его именовал святой Бернард, прибежищедисциплины отличалось порядком и эстетикой, дышало покоем.

— Что-то ты молчалив, Гжесь, — заметил Конрад Олесьницкий,епископ Вроцлава, внимательно присматриваясь к инквизитору. — Неужто нездоров?Совесть мучает или желудок?

Монастырь. Сад. Смирение. Покой. Надо сохранять спокойствие.

— С достойной удивления последовательностью и упорством вашеепископское преосвященство изволит обращаться ко мне особо фамильярно. Позволюсебе и я быть последовательным: в очередной раз напомню, что я папскийинквизитор, делегат апостольской столицы во вроцлавской диоцезии. А этопредполагает при обращении ко мне определенное уважение и соответствующееположению титулование. «Гжесем», «Ясем», «Пасем» или «Песем» ваша милость можетименовать своих слуг, каноников, исповедников и прихвостней.

— Ваше инквизиторское преподобие, — епископ вложил всказанное столько презрительного преувеличения, сколько смог, — не должно мненапоминать, что я могу, а чего не могу. Я сам знаю это гораздо лучше. Все оченьпросто: я могу все. Однако во избежание недомолвок скажу вашему преподобию, чтоя веду переписку с Римом. Именно с апостольской столицей. Результат перепискиможет быть таким, что, казалось бы, многообещающая карьера вашего преподобияможет оказаться не прочнее рыбьего пузыря. Пук! И нет его. Тогда самое высокоеположение, на которое наше преподобие может рассчитывать в диоцезии, это работау меня в качестве слуги, каноника либо, как ваше преподобие выразилось,прихвостня со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и фамильярнымименем Гжесь. Либо Песь, если я так захочу. Ибо альтернативой будет имя «братГрегориус» в каком-нибудь уединенном монастыре, среди живописных густых лесов,практически столь же далеком от Вроцлава, как, скажем, Армения.

— Действительно, — Гжегож Гейнче сплел пальцы, тоже оперсяоб арку, но глаз не опустил. — Действительно, много недомолвок ваша епископскаямилость не оставила. Однако старания эти весьма тщетны, поскольку факт обменаписьмами между вашей милостью и Римом мне прекрасно известен. Я знаю также, чторезультаты этой переписки менее чем скромны, а точнее — нулевые. Никто,естественно, не запретит вашей милости кропать новые эпистолы, ибо капля каменьточит, как знать, авось кто-нибудь из кардиналов наконец поддастся, возможно,меня наконец отзовут. Лично я в этом сомневаюсь, однако все в руце Божией.

— Аминь. — Епископ Конрад усмехнулся и вздохнул, радуясьстабилизации уровня беседы. — Аминь, Гжесь. А ты неглупый парень, знаешь? Это яв тебе люблю. Жаль, что только одно это.

— Воистину жаль.

— Не юродствуй. Ты прекрасно знаешь, какие у меня к тебепретензии и почему я хочу, чтобы тебя отозвали. Ты слишком мягок, Гжесь,слишком милосерден. Действуешь малорешительно, вяло и беспланово. А время этомуне благоприятствует. Haereses ас nultahalahicinnostradioecesisurrexerunt.[117] Расцветают кацерство и идолопоклонство. Вокруг аж в глазахрябит от гуситских шпионов. Колдуньи, кобольды, призраки и прочие адскиечудовища измываются над нами, устраивают свои шабаши на Слензе, в пяти милях отВроцлава. Отвратительные деяния и культ сатаны процветают ночами на Гороховой,на Клодской горе, на Железняке, под вершиной Прадеда, в сотнях других мест.Поднимают головы бегинки. Насмехается над законом Божиим безбожная секта СестерСвободного Духа, безнаказная, потому что в ней действуют и верховодят дворянки,патрицианки и настоятельницы богатейших монастырей. А ты, инквизитор, чемможешь похвалиться? У тебя из рук выскальзывает Урбан Горн, вероотступник,предатель и гуситский шпион. Хоть был у тебя в руках, сбегает Рейнмар фонБеляу, чародей и преступник. Один за другим выскальзывают торгующие с гуситамикупчики: Барт, Трост, Ноймаркт, Пфефферкорн и другие. Правда, кара настигла их,но ведь не тобой назначенная и осуществленная. Кто-то тебя выручил. Кто-топостоянно тебя выручает. Разве это порядок, чтобы инквизитора кто-то выручал?А? Гжесь?

— Вскоре, уверяю вашу милость, я положу конец этимвыручательствам.

— Ты все время только уверяешь. Уже два года тому назад, вдекабре, ты якобы нашел свидетеля, показания которого должны были раскрытькакую-то опасную, прямо-таки демоническую организацию или секту, виновную вмногочисленных убийствах. Этого свидетеля, кажется, дьякона намысловскойколлегиаты, ты наскреб, ха-ха, в сумасшедшем доме. Я напряженно ждал, чтобыпослушать показания твоего психа. И что? Ты не сумел довести его до Вроцлава.

— Не сумел, — согласился Гейнче. — В пути он был коварноубит. Тем, кто занимается черной магией.

— Ах, ах! Черная магия.

— И это доказывает, — спокойно продолжал инквизитор, — чтокому-то было важно, чтобы он молчал. Ибо если б заговорил, то его показаниясильно кому-то повредили бы. Он был очевидцем убийства купца Пфефферкорна. Возможно,узнал бы убийцу, если б ему его показали.

— Может, да. А может, нет. Этого мы не знаем. А почему незнаем? Потому что папский инквизитор не умеет оградить свидетеля. Даже еслиэтот свидетель — псих из Башни Шутов. Конфуз, Гжесь. Компрометация.