Читать книгу "Первые шаги в жизни - Оноре де Бальзак"

Хотя честолюбивый Оскар казался чрезвычайно преданным Бурбонам, в глубине души он был либералом. Поэтому во время событий 1830 года он перешел на сторону народа. Этот поступок, повлиявший на исход борьбы в одном из важных пунктов, привлек к Оскару внимание общества. В августе праздновали победу. Оскар получил чин лейтенанта и орден Почетного легиона и добился того, что его прикомандировали адъютантом к Лафайету,[65]который в 1832 году произвел его в капитаны. Когда этого поклонника лучшей из республик сместили с поста командующего национальной гвардией королевства, Оскара Юссона, который был фанатически предан новой династии, назначили командиром эскадрона одного из полков, посланных в Африку во время первого похода наследного принца. Помощником командира этого полка был виконт де Серизи. Во время сражения при Макта,[66]когда французам пришлось отступить перед арабами, виконт де Серизи был тяжело ранен и остался на поле боя, придавленный своей убитой лошадью. Тогда Оскар заявил своему эскадрону: «Господа, пусть это стоит нам жизни, но мы не можем покинуть нашего полковника…» Он бросился в атаку, и, увлеченные его примером, солдаты последовали за ним. Арабы так растерялись от этого неожиданного и бешеного натиска, что Оскару удалось подобрать виконта; он посадил раненого на свою лошадь и ускакал во весь опор, хотя во время этой операции, среди яростной схватки, сам был дважды ранен ятаганом в левую руку. За свой благородный поступок Оскар получил офицерский крест Почетного легиона и чин подполковника. Он с нежностью ухаживал за виконтом де Серизи, за которым вскоре приехала мать. Но виконт, как известно, умер в Тулоне от последствий своих ранений. Графиня не разлучала своего сына с тем, кто вынес его из схватки и ухаживал за ним с такой преданностью. Оскар сам был настолько тяжело ранен в левую руку, что хирург, которого графиня привезла к сыну, признал необходимой ампутацию. А граф де Серизи простил Оскару его выходку во время путешествия в Прэль и, похоронив в часовне зáмка де Серизи своего последнего сына, стал считать себя даже в долгу перед Оскаром.

С битвы при Макта прошло немало времени, когда в одно майское утро у ворот гостиницы «Серебряный Лев», на улице Фобур-Сен-Дени, вероятно в ожидании дилижанса, появилась старая дама, одетая в черное, под руку с мужчиной лет тридцати четырех, в котором прохожие могли тем легче узнать офицера в отставке, что он был без руки, а в петлице его виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Конечно, Пьеротену, владельцу дилижансов, обслуживавших долину Уазы и ходивших через Сен-Ле-Таверни и Лиль-Адан до Бомона, трудно было признать в этом смуглом офицере юного Оскара Юссона, которого он когда-то вез в Прэль. Г-жу Клапар, наконец овдовевшую, было также трудно узнать, как и ее сына. Клапар, ставший одной из жертв покушения Фиески,[67]больше сделал для жены своей смертью, чем всей своей жизнью. Лодырь и бездельник, Клапар, разумеется, уселся на бульваре Тампль, чтобы видеть, как пройдут войска. В результате благочестивая, бедная вдова получила пожизненную пенсию в полторы тысячи франков согласно закону об обеспечении семейств тех, кто пострадал от взрыва адской машины.

В дилижансе, который теперь запрягали четверкой серых в яблоках лошадей, сделавших бы честь королевским почтовым каретам, имелись купе, общее отделение, ротонда и империал. Он в точности походил на дилижансы, называемые «гондолами», которые нынче конкурируют на версальской линии с железной дорогой. Прочная и вместе с тем легкая, опрятная и красиво покрашенная, карета была вбита внутри синим сукном, на окнах висели шторы с мавританским узором, на скамьях лежали красные кожаные подушки. «Ласточка Уазы» вмещала девятнадцать пассажиров. Хотя Пьеротену уже стукнуло пятьдесят шесть лет, он мало изменился. Одетый в свою неизменную блузу поверх черного сюртука, он покуривал трубку, наблюдая, как два фактора в ливреях укладывают на просторном империале многочисленные пожитки пассажиров.

— У вас места заказаны? — спросил он Оскара и г-жу Клапар, рассматривая их и словно силясь что-то вспомнить.

— Да, два места в общем отделении на имя моего слуги Бельжамба, — отозвался Оскар. — Он должен был заказать их, когда уезжал вчера вечером.

— А! Вы, сударь, вероятно, новый бомонский сборщик податей? — сказал Пьеротен. — Вы едете на место племянника господина Маргерона?

— Да, — ответил Оскар, сжимая руку матери, которая намеревалась что-то возразить.

Теперь офицеру в свою очередь хотелось остаться некоторое время неузнанным.

Вдруг Оскар вздрогнул: он услышал с улицы голос Жоржа Маре, кричавшего:

— Пьеротен, у вас найдется еще одно место?

— Мне кажется, вы могли бы сказать «господин Пьеротен» и не драть глотку, — живо ответил владелец дилижансов Уазской долины.

Если бы не голос, Оскар ни за что не узнал бы мистификатора, уже дважды сыгравшего роковую роль в его жизни. Жорж почти совсем облысел, только над ушами сохранилось у него немного волос, которые были старательно взбиты, чтобы хоть слегка прикрыть голое темя. Излишняя полнота и толстый живот изменили до неузнаваемости облик этого некогда изящного молодого человека. Отталкивающий внешний вид и манера держаться говорили о низких страстях и постоянных кутежах: цвет лица у него был нездоровый, лицо огрубело и оплыло, как у пьяницы. Глаза утратили блеск и ту юношескую живость, которые могут сохраниться и в зрелом возрасте при благоразумном и трудолюбивом образе жизни. Жорж был одет небрежно, как человек, не заботящийся о своей внешности: на нем были панталоны со штрипками, сильно поношенные, но требовавшие по своему фасону лакированных сапог. А сапоги его, нечищенные, на толстых подошвах, видимо служили уже около года, что в Париже равняется трем. Полинявший жилет и фуляр, повязанный с претензией на изящество, хотя это и был просто старый шарф, говорили об отчаянном положении, до которого нередко доходят бывшие щеголи. К тому же, невзирая на утренний час, Жорж был во фраке, а не в рединготе, что уже свидетельствовало об истинной нищете! Этот фрак, вероятно перевидавший немало балов, стал теперь повседневной одеждой, так же как его хозяин от богатства перешел к повседневному труду Сукно на швах побелело, воротник засалился, обшлага обтрепались, и материя по краям висела бахромой И Жорж еще дерзал привлекать к себе внимание желтыми, но довольно грязными перчатками, причем на одном из пальцев чернел перстень с печаткой Вокруг фуляра, продетого сквозь замысловатое золотое кольцо, извивалась шелковая цепочка — имитация волосяной, — на которой, по-видимому, висели часы. Шляпа, хотя и довольно лихо заломленная, особенно подчеркивала нищету этого человека, который не мог заплатить шестнадцати франков шляпнику и, видимо, перебивался со дня на день. Бывший возлюбленный Флорентины помахивал тростью с чеканным, позолоченным, но совершенно помятым набалдашником. Синие панталоны, клетчатый жилет, галстук небесного цвета и коленкоровая сорочка в розовую полоску говорили, несмотря на все свое убожество, о таком желании казаться чем-то, что этот контраст не только поражал; он был поучителен.