Читать книгу "Так долго не живут [= Золото для корсиканца ] - Светлана Гончаренко"

— Давайте сюда, Станислав Иванович! — воскликнула Вера Герасимовна, хватая приношения и прижимая их вместе с половником к груди. — И сейчас же снимайте верхнюю одежду. Здесь больной. Вы можете распространить инфекцию.

— Что я, сифилитик?

— Зачем вы обижаетесь? Инфекция всюду вокруг нас! Ослабленный организм особенно к ней восприимчив. Вы когда последний раз стирали свою куртку?

— Я вообще никогда её не стирал. И вряд ли буду когда-нибудь это делать.

— Вот видите! Сейчас же мыть руки! — победоносно воскликнула Вера Герасимовна и поволокла Стаса в ванную.

Оттуда донеслись шумы его отчаянного сопротивления:

— Но пиджака я тоже сроду не стирал! Мне что, перед Самоваровым до трусов теперь раздеться?

Самоваров рассмеялся. Его многое сейчас веселило. Жизнь раскрылась для него новыми цветами, из свеженьких почек, всегда раскрывающихся после серьёзной болезни.

Стас возвратился и плюхнулся в кресло. От него сильно пахло земляничным мылом. Лицо его ярко розовело от мороза и умывания. Вера Герасимовна возвратилась на кухню — «закончить с супом». Стас кивнул в сторону кастрюльного звона:

— Как ты это терпишь?

— Так как-то, — вздохнул Самоваров. — Не могу обидеть особу почтенных лет.

— Да, везёт тебе в последнее время на старух! — вздохнул Стас. — Как на мёд липнут. Сели и ноги свесили.

Самоваров засмеялся и спросил:

— Ну, как там?

При этом вопросе внутри у него всё похолодело. Вопрос был о Денисе, который до сих пор лежал в хирургии, дважды оперировался, но до сих пор был плох.

— Там так же, — спокойно проинформировал Стас. — Жить будет. Дышать, небыстро ходить, справлять всевозможные нужды. Чего тебе ещё? Чего ты изводишься? Ну, гадить больше не сможет. Наниматься бить граждан ломом по башке. Всё ведь по справедливости! Ты ведь в философском смысле как раз расквитался с ним за своё!

— Не хотел я квитаться, — грустно сказал Самоваров.

— Ты что, от дезинфекции и супов старушечьих съехал? Он же двоих за неделю угрохал! Ещё разберёмся в его темноватом прошлом, что это за музейный Терминатор. Но Сентюрин и бабка — его рук дело.

— А Оленьков что?

— У, Оленьков как организатор преступного общества бьётся в родимчике. Следователя его адвокат задолбал, такой же красивенький и с бородкой. Папочки у него с замочками, и папочках тысяча прав человека мелким шрифтом обозначена. И все права мы нарушили. Дело якобы сфабриковано. Обращаемся якобы зверски с больным на последнем издыхании. Оленьков ведь больной у нас. У него ведь и сыпь аллергическая на заднице, и боли головные, и камни в желудке. Тюльпан этот с папочками все жалобы на меня строчит: это якобы я его клиента так изнурил. Чуть ли не собственноручно аллергией обсыпал. Послал я его. Если, говорю, больной, надо лечиться, а не музеи обворовывать. У него ведь в «ауди», в стальном ящике, золотые бляшки нашли. Упаковал. И ещё брошки Лукирич, статуэтки Фаберже — четыре штуки. А главное — деньги музейные на какой-то счетец он перевёл в Германию. Такой пострел!

— Деньги-то откуда? — удивился Самоваров.

— Губернатор вам на экспедицию выделил.

— Боже! Золото Чингисхана! Вот это наглость!

— Да, хорошо малыш подзарядился. Всех облапошил, — согласился Стас. — Жадность его и сгубила. Губернатор теперь ножкой бьёт — ату его! В лепёшку расшибитесь, но упеките. Тут клиенту и без Чингисхана жарко. Покроешься сыпью.

— Ах, каков Борис Викторович! — не унимался Самоваров. — Глотал всё, что видел. Кто знает, что ещё мы ему скормили. Скажем, двух портретов Лампи не нашли. Замяли, думали, чья-то давняя халатность. В каталоге есть Лампи — а в природе нету. Не он ли стянул?

— Может, и он. Но я не пойму: то ты гуманист до противного, то всё на бедного Оленькова повесить хочешь. Что, до него у вас в музее не воровал никто и никогда?

— Не знаю, — задумался Самоваров. — По-моему, не очень воровали. По разным причинам. Вот, например, в войну к нам в Нетск эвакуировали знаменитого гельминтолога Романи (гельминтологи — это учёные такие, кажется, специалисты по глистам). Романи был сумасшедший коллекционер рококо. Все восемнадцатого века брал — картины, миниатюры, фарфор, бронзу. Так бедняга целых два года вокруг нашего музея вился, пробраться хотел в запасники. Только что в трубу не залезал. Чуял добычу или точно прознал про нетронутые с двадцатого года закрома — неизвестно. Поживиться хотел неактуальными тогда вещичками, а остался с носом. И что, ты думаешь, спасло музейные коллекции от лап исследователя глистов?

— Суровая сталинская бдительность, — попытался угадать Стас.

Нет! Поголовное повседневное пьянство сторожей, сотрудников и тогдашнего директора музея Сивошлейко. Два года они не трезвели. Лыка не вязали. Придёт к ним учёный со спиртом (давали ему спирт глистов вымачивать, что ли), придёт с деньгами, с крупами, с жирами (это тогда валюта была), а они все лыка не вяжут. Спирт сопьют, отрубятся, а потом не помнят ничего. Начинай сначала! Так бегал Романи по кругу, а момента просветления не улучил. Ни с чем в Москву уехал. Через месяц пьяниц этих посадили — сарай у них сгорел с хозяйственным каким-то хламом. Романи всё это в воспоминаниях описал. «Под пятой деспотизма» называются. Не читал?

— Нет, — признался Стас. — Врёт, я думаю. Поживился, поди. Про пьяниц — это явно анекдот.

— Надеюсь, приличный, — заметила подозрительно Вера Герасимовна, входя в комнату. Она держала под мышкой аккуратно свёрнутую скатерть, которую не замедлила развернуть над столом. — Сейчас будем обедать. Ты куда?

Вопрос обращён был к Самоварову: тот заволновался под зелёным пледом и выпростал одну ногу в белоснежном вязаном носке.

— Я обедать, — озадаченно пробормотал он. — Что, мне не дадут супу?

— Ты должен лежать, — строго сказала Вера Герасимовна. — Я сейчас принесу доску из ванной и подам обед в постель.

— Да зачем же мне лежать? Я и в поликлинику сам хожу, и всюду! — взвыл Самоваров.

— Набирайся сил. Тебе покой нужен. У тебя землистый цвет лица. Смотреть больно. Принести зеркало? Убедишься. Лежи, лежи, не раздражай меня!

Самоваров смирился, уселся в постели, опершись на подушку. Стас скрипуче и злорадно захихикал.

Обед проходил весело. Самоваров корчился на диване, осознавая, как нелегко донести ему ложку до рта. Вера Герасимовна со Стасом блаженствовали за столом.

— Черепаший супчик! — воскликнул Стас. Перед ним в тарелке поблёскивала идеально прозрачная жидкость, позволяющая любоваться архипелагом жемчужного риса, парой морковных кубиков и блеклым кусочком курицы. Он откушал ложку и с маху вытряс в тарелку половину солонки и половину перечницы.

— Что вы делаете! Вы губите себя! — вскрикнула Вера Герасимовна так отчаянно, что Самоваров на диване содрогнулся и брызнул супом на грудь.