Читать книгу "Приемное отделение - Андрей Шляхов"

— Видел, — ответил Чарский, косясь на присутствовавшую в смотровой медсестру Алину.

Та поняла, что ее присутствие при разговоре нежелательно, и вышла.

— Я, собственно, по поводу Акмалова и пришел, — продолжил Чарский.

— Что-то с ним не так? — встревожился Боткин.

— С ним-то все так, — успокоил Чарский, делая ударение на «с ним-то», — а вот у нас с вами неладно как-то вышло.

— Я вас не понимаю, Олег Евгеньевич. — Поняв, что разговор планируется долгий, Боткин сел на свой стул и жестом предложил Чарскому сесть за стол медсестры. — Что может быть неладного у нас с вами?

Чарский сел, выдержал небольшую паузу и продолжил:

— Вот мы с вами, Алексей Иванович, врачи, коллеги. Как это там? «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией, Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению…»

— «…следующую присягу и письменное обязательство, — подхватил Боткин, — считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями…»

— Братьями, — уцепился за подходящее слово Чарский, чувствуя, что разговор рискует заехать совсем не в ту степь. — Вот-вот! Мы тут все, можно сказать, не просто коллеги, а братья и сестры, одна большая семья…

— Да-да, — закивал Боткин, — именно так — большая семья. Вы не представляете, Олег Евгеньевич, насколько я счастлив, что работаю здесь! Мне, как человеку иногороднему, оторванному в некотором смысле от корней, выпавшему из привычного круга общения…

У Чарского заломило в висках. Тяжело общаться с идиотами, особенно с такими классическими, как доктор Мышкин. Был бы жив Достоевский, он бы про этого фрукта не один роман написал бы, а целых двенадцать.

— …очень важно, очень ценно попасть на работу вот в такое славное место. Вы знаете, я же явился сюда, к Виктории Васильевне, совершенно случайно. Мог бы и в сороковую больницу прийти…

К боли в висках добавилось жжение в затылке. Проклятое давление. Чарский достал из кармана халата блистер с таблетками, выдавил одну на ладонь и закинул в рот, под язык, чтобы быстрее подействовало. Заодно и подумал о том, что лучше бы Боткин устроился на работу в сороковую больницу.

— Давление? — спросил Боткин, углядев название препарата на блистере. — Давайте-ка измерим.

— Не надо, — попытался отказаться Чарский, но Боткин уже стоял около него и обертывал руку манжетой.

Пришлось подчиниться.

Намерив сто шестьдесят на сто, Алексей Иванович вознамерился снять кардиограмму, но от этого удовольствия Чарский наотрез отказался. Совсем не за этим он пришел.

За этим — не за этим, а подробные рекомендации выслушать пришлось.

— Знаю я вас, хирургов, — говорил Боткин, — работаете на износ, себя не жалеете. Кардиограмму и эхокардиографию непременно, плюс суточное мониторирование давления…

В висках заломило еще сильнее, но вторую таблетку Чарский пить поостерегся. Хотелось поскорее высказать то, ради чего пришел, и уйти к себе в отделение, чтобы «полечиться», то есть снять напряжение традиционным образом, отымев в кабинете «боевую подругу» — процедурную медсестру Свету Юханчикову. Полечиться хотелось настолько, что появилась эрекция.

— Давайте вернемся к нашему разговору, — попросил Чарский. — А то, знаете ли, в отделении дел невпроворот. Скажите, Алексей Иванович, вы знали, что я отказался госпитализировать Акмалова?

— Знал, — не стал отрицать Боткин. — Он мне все рассказал, как и что, что привезли его к вам, что вы его смотрели… В общем, все как было. А в чем, собственно, проблема, Олег Евгеньевич?

— Проблема, Алексей Иванович, в том, что отделение у меня не безразмерное, — многозначительно ответил Чарский. — Хотя в отделе госпитализации уверены в обратном, потому что очень часто после закрытия отделения на прием из-за перегрузки еще пяток больных подкидывают. Но мы-то с вами понимаем…

— Понимаем, — кивнул Боткин.

— И потому я стараюсь не закладывать все, что мне везут, — продолжал Чарский. — Произвожу отбор, исходя из принципов целесообразности. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — снова кивнул Боткин. — Многие иностранцы не склонны оперироваться на чужбине, норовят домой уехать, дома, и ухаживать есть кому, да и стены, как говорится, помогают. Вот у нас в Мышкине был случай…

Чарскому пришлось выслушать историю о нигерийце с аппендицитом, который дотерпел до разлитого перитонита, не желая оперироваться в России. Что этот нигериец делал в Мышкине, когда ему было положено лететь на родину, к родным хирургам, Чарский уточнять не стал.

— Но Акмалов не такой, он намерен серьезно лечиться, раз уж вышла такая петрушка…

— Если он намерен серьезно лечиться, — перебил Чарский, — то должен покупать полис добровольного страхования и лечиться! А не норовить забесплатно…

— Так зачем же тратиться, если можно так? — искренне удивился Алексей Иванович. — Тем более что у него показания для экстренной госпитализации налицо. Не знаю, как с вашей стороны, а с нашей с гипертоническим кризом положено класть. Особенно если человек до этого не обследовался и не лечился толком.

— «Зачем же тратиться»? — в свою очередь удивился Чарский. — Это если рассуждать с позиции больного, исходить из его интересов…

— А из чьих же еще интересов мы с вами можем исходить? — развел руками Боткин.

Удивление с обеих сторон нарастало в темпе prestissimo, то есть в высшей степени быстро. Спустя несколько минут Чарский понял две вещи. Первое — говорить с Боткиным намеками бессмысленно, потому что намеков он не понимает. Второе — говорить с Боткиным откровенно, начистоту, тоже бессмысленно, потому что он и этого не понимает. Есть у человека определенное представление о том, как что должно быть, вот он и пытается уместить все в рамки этого представления. Святая простота она кого хочешь с ума сведет. Как говорится: «У косого Егорки взгляд шибко зоркий, да одна беда — глядит не туда».

«Скорая помощь» привезла больного, и никчемный разговор закончился сам собой. Алексей Иванович так и не понял, зачем к нему приходил заведующий урологией, а Олег Евгеньевич пожалел о том, что зря потратил время. Вот уж действительно, проще было бы госпитализировать этого Акмалова сразу, чтобы не убивать из-за него добрых полдня!

Но невысказанное просилось наружу, поэтому, выйдя из смотровой, Чарский зашел в кабинет к Ольге Борисовне, где ярко и образно, то есть нисколько не стесняясь в выражениях, рассказал о случившемся. Он надеялся на понимание, но понимания не нашел. И совсем не потому, что Ольга Борисовна пожелала заступиться за Боткина, а потому, что Ольга Борисовна, подобно большинству компетентных руководителей, терпеть не могла постороннего вмешательства в дела своего отделения. Чарскому надо было преподнести историю с Акмаловым как некий анекдот, а он начал словами: «Ну что вы творите, а?» За что и был принят холодно, без сочувствия, скорее даже наоборот — с порицанием.