Читать книгу "Нелегалы. Молодый, Коэны, Блейк и другие - Владимир Матвеевич Чиков"

по рукам и ногам железными цепями? Да вы тут все, вместе взятые, и мизинца его руки не стоите! Я требую, чтобы его немедленно освободили от кандалов и отправили в больницу на лечение! Вы что… не видите, что он весь в фурункулах, ослабел совсем? Да как вы смеете!.. — Она метала громы и молнии, грозила старшему надзирателю всеми небесными и земными карами, если он не отведет мужа к врачу. — Все, я прерываю это свидание из-за невозможности его проведения в связи с тяжелым состоянием мужа.

Питер попытался успокоить ее, говорил, что такие мелочи, как фурункулы и наручники, не должны ее расстраивать, но Хелен и слушать его не хотела. Она подошла к одному из охранников, который стенографировал их разговор, и начала медленно диктовать ему:

«Я прерываю сегодняшнее свидание, которое длилось всего десять минут вместо положенных четырех часов, и буду добиваться от тюремных властей и прокурора графства Чешир, чтобы нам не зачли эту короткую встречу. Требую перенести ее на более поздние сроки, как только выздоровеет мой муж».

Затем она повернулась к Питеру и с успокаивающей мягкой ласковостью произнесла:

— Прости меня, Бобзи, но я вынуждена тебя оставить. Ты же знаешь, как мне ненавистно их скотское обращение с людьми. А потом, помнишь, как говорил Гордон: «Если не мы сами, то кто же еще будет бороться за наши права?!»

— Да, это так, — ответил Питер и, словно вспомнив что-то, радостным возгласом добавил: — Между прочим, я на днях получил от него письмо, но из-за фурункулов на руке не смог написать ему ответ…

— Не беспокойся, Бобзи, — громко произнесла Хелен, чтобы слышали охранники тюрьмы, — я напишу ему за тебя и за себя о том, как в английских тюрьмах Стренджуэйс и Стайл обращаются с политическими заключенными, не говоря уже об уголовниках. А что касается письма, то я тоже получила от него…

* * *

На другой день по ходатайству врача Питера повезли в Лондон, в Уормвуд Скрабс, где была своя медсанчасть. Как только «Черная Мэри» выехала за чугунные ворота тюрьмы, Питер прилип к зарешеченному оконцу. За годы заключения он настолько привык к тюремной тишине, что улицы Манчестера с их шумом и людской многоголосицей буквально оглушили его. И хотя во всей этой уличной какофонии не было ничего мелодичного, для больного Питера она все же была полна божественной гармонии. Продолжая с удивлением вглядываться в прохожих, разгуливавших по городу без какого-либо конвоя, в одеждах всех цветов и оттенков, он как будто только сейчас понял, что далеко не все человечество одето в арестантскую робу.

До самого Лондона Питер продолжал с удивлением и большим любопытством созерцать этот почти забытый им благодатный вечный мир — солнце, небо, реки, полевые цветы, деревья, кустарники — все, что он так давно не видел за мрачными холодными стенами тюрьмы…

Когда машина затормозила и остановилась под кирпичной аркой с крупной надписью на фронтоне: «Оставь надежду всяк сюда входящий», старший конвоя предупредил:

— Мы прибыли в тюрьму Ее Величества! Прошу всем оставаться на своих местах.

Бросив через решетчатое оконце последний взгляд на уличную панораму перед тюрьмой, Питер невольно представил, как через несколько минут он будет опять замурован в глубокий холодный каземат, а все остальное будет снова ограничено прогулочным тюремным двориком.

Вскоре машина въехала на территорию Уормвуд Скрабс и остановилась около группы надзирателей, среди которых находился уже и старший конвойный тюрьмы Стренджуэйс. Они провели Питера в больницу, где должным образом его внесли в тюремные книги, присвоили новый номер 6344 (в обращении к заключенному для удобства опускались первые две цифры, и Питера стали называть «сорок четвертым»), в который раз разлучив с собственным именем и фамилией.

Через неделю ему сделали первую операцию на руке (в последующие два с лишним месяца с его тела сняли более шестидесяти фурункулов).

Отсюда, из Уормвуд Скрабс, он написал Лонсдейлу ответ на его письмо:

«Дорогой Гордон!

Прошу извинить за гадкий почерк. Не подумай, что писалось все это дрожащей старческой рукой в шерстяных перчатках, или о том, что вообще изменился мой почерк. Нет, Гордон, это все из-за того, что я пишу левой рукой из знакомой тебе тюрьмы Ее Величества, в больнице которой мне сделали операцию на правой руке.

Твое письмо я получил. Оно вызвало у меня волнения и счастье, особенно когда я читал о маленьком Арни. Разделяю твою радость и радость твоей семьи в связи с твоим возвращением в Польшу[68].

Хелен, с которой я встречался два месяца назад, выглядела неплохо. И вообще она никогда не унывает, как это и подобает нашему несгибаемому сержанту.

Извини, Гордон, но писать я на этом кончаю, левая рука тоже не совсем еще здорова — с нее убрали как-никак восемь фурункулов.

Передавай нашу искреннюю любовь Галине и маленькому Арни.

Всего Вам доброго и светлого.

Пит».

Получив это письмо, Конон Молодый понимал, что находящийся в тюремной больнице Питер особенно нуждается сейчас в хороших новостях, и потому, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же сел за стол и начал писать ему ответ:

«Дорогой Питер!

Вне всякого сомнения, я прощаю твой скверный почерк, по мне пиши ты хоть левой ногой, лишь бы я получал твои письма. Если я и не сумею прочесть их, то Галина прочтет любой почерк, она ведь учительница и уже привыкла ко всяким почеркам.

Должен заметить, что и она, и наши дети много наслышаны о вас с Лоной, о вашей стойкости и мужестве, и потому просят передать вам обоим их любовь и восхищение силой вашего духа. Они надеются, что в один прекрасный день познакомятся с вами, и это служит дополнительным стимулом, особенно для Элси (моя дочь Елизавета), которая планирует в недалекой перспективе совершенствовать английский язык с вашей помощью.

Тебе, Питер, наверное, интересно знать, чем я теперь занимаюсь. Должен тебе признаться, я так занят своей семьей и встречами со старыми друзьями, что даже нет времени для просмотра газет, не говоря уже о чтении книг. И, очевидно, нет нужды говорить о том, что у меня всегда есть время много думать о вашей с Лоной судьбе и всегда писать вам. Знайте, вы мои самые дорогие и хорошие друзья и, думается, нет необходимости часто напоминать о моих чувствах к вам, особенно теперь, когда я — здесь, а вы еще там.

Желаю тебе, дорогой Пит, скорейшего выздоровления.

Твой Арни-старший».

* * *

После лечения в тюремной больнице Питер заметно изменился внешне: ссутулился, поседел.