Читать книгу "Полицейское дно - Алексей Макеев"

наказывает закон.

– Ты меня понял, зачем играть в слова, – устало ответил Мирон. – Обещаешь помочь дочери? Если она нуждается в помощи.

– Это обещаю, – заверил Гуров.

Леха лежал на деревянной лавке в камере временного содержания, двери которой выходили в коридор рядом с дежурной частью управления внутренних дел. Лавка до отвращения пахла свежей масляной краской, от которой уже немного мутило. Наверное, и одежду он где-то в краске испачкает. Опасное это дело – масляная краска. Иногда кажется, что она вообще никогда не высыхает, а только покрывается предательской корочкой, маскирующей повисшие капли или ямки в древесине. Вроде бы и высохла, а нажмешь на такую каплю, надавишь на такую ямку или дырку от сучка, и выдавится тебе на палец или на брюки густая отвратительная жидкость, которую ничем и не смоешь. Кроме, может быть, подсолнечного масла.

Леха поморщился и положил руку на глаза, закрывшись от света, чтобы лампочка не слепила его. Он понимал, что его сейчас все раздражает, что во всем он видит только отвратительное, мерзкое, вонючее. И причина – в его положении. Кажется, конец тебе, Леха Тульский. А когда-то ты был такой же, как и все, – Лешка Горобец. Недолго, правда, был, класса до восьмого, кажется. А потом дурацкая драка, избитый парнишка из соседней школы, суд, приемник-распределитель, колония для несовершеннолетних.

Нет, не так все было. Не совсем так или совсем не так. Были и приводы в милицию, и комиссии по делам несовершеннолетних, и слезы матери, и штрафы, которые мать платила. Платила, а потом приходила с заседания комиссии и порола его ремнем. А он был уже взросленький парнишка, вырывался и убегал на улицу. И психованный к тому же, делал все назло. Вот так было. И деньги у проходивших мимо незнакомых пацанов «шакалили», могли и сумочку вырвать из руки девушки, когда на вино или пиво не хватало. И пьяных, бывало, обшаривали вечерами. Леха хорошо помнил адреналин, который волнами бил внутри: а если попадемся, а если менты! И чувство лихости, и чувство безнаказанности, и сладкое удовольствие тратить чужие легкие деньги. Да, потом, после каждого преступления, они уже казались легкими. Не у станка же месяц стоял. Одна минута страха, который ты поборол и отличился перед дружками, и все! Ты герой, и ты при деньгах.

А потом суд, колония. И началось новое самоутверждение, но уже в другой среде. Здесь на Леху смотрели не дружки детства, не пацаны, для которых улица – дом родной. Здесь все серьезнее, здесь бок о бок с Горобцом находились люди, для которых зачастую колония была родным домом. И его приняли, понравились бесшабашность и лихость Алексея. И еще он частенько приговаривал, что ничего не боится, потому что Тульский, а в Туле делают вещи крепкие: и самовары, которые столетиями служат, и оружие. Так и нарекли его паханы Лехой Тульским. И как-то незаметно для Горобца его жизнь потекла в ином русле, в ином измерении. А потом, так же неожиданно, Леха вдруг понял, что возврата к прошлому нет.

И понесла его блатная жизнь да так закрутила, что и о смерти матери Леха узнал только через полгода. Но молодость тем и замечательна, что не ценится многое из того, что с возрастом потом вспоминается с грустью, а в старости вводит в тоску, хоть вой. Леха еще не был стариком, всего-то сорок с небольшим, но порой выть ему уже хотелось. Особенно когда начинал задумываться, что «паханом» ему не стать, что каждый новый срок в колонии не добавляет здоровья, что его используют в блатном мире, выжимают как тряпку, которую потом выбросят без сожаления. И в эти минуты Лехе так хотелось жить, так хотелось бросить все и удрать в далекие края, о которых он и не слышал. И начать все заново, всю свою жизнь.

Что-то металлическое задело решетку. Горобец насторожился, но глаз открывать не стал и даже не убрал руки с лица, которой прикрывался от яркого света лампочки. То ли привычка вести себя осторожно в любом новом месте, выработанная годами в местах заключения и следственных изоляторах, то ли интуиция подсказала. Но вот щелкнул замок в решетке. А это уже странно, потому что не последовала команда встать. Странно и опасно!

Леха открыл глаза и увидел, что в камеру входит крепкого вида молодой сержант, явно что-то пряча в опущенной правой руке. Взгляд полицейского не мог обмануть. Таких взглядов Горобец нагляделся за свою жизнь. Он вообще по одному взгляду мог догадаться, что у человека на душе, что он чувствует, как поступит. То, что сейчас было в глазах этого парня, не сулило ничего хорошего. Странно, неуместно, но в них Леха увидел смерть. Так близко он ее еще не видел. Чужую видел, и не раз, и самому приходилось убивать. Но свою, вот так глаза в глаза, он увидел впервые.

Внутри у Горобца все напряглось и как будто жаром внутренности окатило. Только по спине пробежал ледяной холодок. И очень остро почувствовалось, что хочется жить. Хоть голодным и холодным, но жить. Пусть в дыру забиться самую далекую и вонючую, но жить. Любой ценой! И Леха бросился вперед. Он умел, не выдавая своих намерений, из самой расслабленной и неопасной позы бросаться в смертельную схватку. Не зря он в последние годы попал в зависимость от авторитетов и оказался в разряде «гладиаторов» или «бойцов» – подручных, которые должны выполнять все приказы вора. В основном силового назначения: избить, убить, проучить, наказать, припугнуть.

Одновременно нанеся удар коленом в пах, Горобец обхватил шею сержанта сгибом локтя. Он успел левой рукой перехватить и правую руку полицейского, в которой увидел шприц. Вот ты что задумал, с ожесточением подумал Леха, стискивая отчаянно сопротивляющегося сержанта. Его противник был сильнее и крупнее, но Горобец дрался сейчас за свою жизнь, и это удесятеряло его силы. Шприц вылетел из руки и покатился под лавку. Лицо сержанта стало краснеть от натуги, он раскрыл рот, хватая воздух. Схватка проходила почти в полной тишине, нарушаемой лишь шелестом одежды, тихим хрипом и шарканьем ног по бетонному полу. Леха понимал, что еще миг, и его противник заорет, призывая на помощь других. И он что есть силы рванул шею сержанта, ощутив, как хрустнули позвонки. Тело полицейского безвольно повисло на руках Горобца, и он аккуратно уложил его на пол. Все, теперь бежать!