Читать книгу "Птичка над моим окошком - Анна Яковлева"

– Сестру боишься?

– Ага. – Пацан судорожно сглотнул, но предательские слезы закапали из глаз, потекли через нос.

– Не боись, – Мотя открыл бардачок, покопался, извлек упаковку одноразовых платков и протянул пассажиру, – я с тобой. И вообще. Разве можно тебя сейчас ругать? Ты же пострадавшая сторона.

– Да ей по фиг, какая я сторона, – проскулил из платка Данька, – ей главное, чтобы ее не вызвали в ментовку.

– Ну, ее тоже понять можно, – признал Мотя, – но сейчас все наоборот: это мы Светкиного папашу привлечем к суду.

– Это же дорого, – проявил выдающуюся осведомленность Данька.

– Ничего, – снова утешил его Мотя, – справимся.

Сколько Августа помнила, льготную путевку Даньке добровольно никто и никогда давать не хотел, приходилось выцарапывать.

За четыре года Ава привыкла собачиться в профкоме, во всевозможных «лагерных» комиссиях, в соцстрахе, а потом – по преемственности – в районной управе и относилась к процессу как к приему лекарства: противно, но надо.

Свой собственный отпуск Августа ни разу не отгуляла, по негласному уговору с Ильиным через три дня писала заявление на отзыв и возвращалась в поликлинику.

За эти три дня успевала приготовить Даньку к отправке в лагерь: экипировать, постричь и подвергнуть тщательному медицинскому обследованию, а не какой-то там поверхностной, не внушающей доверия рабоче-крестьянской профилактической диспансеризации.

По этой накатанной схеме Августа сейчас и действовала.

Пока Данька таскал анализы и просиживал штаны в очередях на прием, провела инвентаризацию барахла и поняла, что придется все отпускные ухнуть на обновление Данькиного гардероба. А впереди маячило ненавистное первое сентября – пожиратель всех доходов, имеющихся и грядущих.

От этой перспективы Августа погрузилась в мрачное состояние.

Деньги, опять эти чертовы деньги. Хоть иди на большую дорогу.

Для поднятия настроения заварила чай с бергамотом – не спасло. А когда погнала Даньку за пианино и наткнулась на яростное сопротивление, мрачное настроение перешло в критическую стадию с поползновением в депрессивно-маниакальный синдром.

– Ну, хотя бы сегодня можно пропустить? – кося на часы серо-зеленым, в отца, глазом, упирался Данька. Часы показывали, что если продержаться еще минут сорок, то можно благополучно откосить от занятия. Или даже тридцать – Авка вечера заставила его мерить шмотки, ворчала, что вымахал и придется ехать на рынок, покупать новые.

– Нельзя, – отрезала Августа, – и перестань жалеть себя.

– Я и так за этим ящиком просидел все лето, считай, – канючил Данька, – можно хоть чуть-чуть отдохнуть.

– От чего? От чего отдохнуть? – Возмущению Августы не было предела. – Мужчина должен пахать без праздников и выходных, если хочет прокормить себя и семью.

– Я не женюсь, – с ходу поручился за себя Данька, – никогда в жизни.

– Подожди, подожди, – пообещала Ава, – влюбишься и женишься.

– Я не влюблюсь.

– Все так говорят.

– Все только говорят, а я сделаю.

– Именно так все и говорят, – устало произнесла Августа, – а потом откуда-то берутся слезы, разводы и сироты.

Это был запрещенный прием: Данька болезненно воспринимал любое напоминание об отце.

– Достала! – взорвался он. – Достала своим фоно! Ненавижу.

– Все сказал? – холодно поинтересовалась Ава. – Валяй, выскажись до конца, а я посижу, послушаю, как плохо живется моему маленькому несчастному брату. Какая у него сестра стерва. Морит голодом, заставляет донашивать свою одежду и обувь, выгоняет разгружать вагоны, а деньги отнимает и пропивает, а когда напьется, выгоняет из дома. Что молчишь?

– Ничего, – буркнул Данька, выдвигая винтовой стул.

И – о чудо! – вальс Чайковского из оперы «Спящая красавица» неожиданно зазвучал.

Вот только что пальцы извлекали из клавиш поверхностные, плоские звуки, и уже в следующее мгновение звук приобрел глубину и нежность. Очевидно, спасаясь от деспотии сестры, Данька ушел в музыку.

Все в этой жизни дается через боль и слезы, все – через тернии, подумала Августа. В эту минуту она испытывала к брату самые нежные чувства и, уступив порыву, похвалила:

– Здорово.

– Что? – Данька снял пальцы с клавиатуры, вытаращился на сестру. – Что – здорово?

– Играешь здорово.

– Как обычно, – с показной небрежностью бросил Данька, не избалованный похвалой, но зардевшаяся мордаха уличала его в неискренности.

На вещевой рынок за обновками для брата Ава ехала одна.

Сопровождать сестру Данька отказался наотрез:

– Выбирай на свой вкус, я тебе доверяю, как себе.

После ссоры и примирения оба демонстрировали добрую волю.

* * *

… Обратный путь домой оказался усыпан шипами и розами в буквальном смысле: во дворе нагруженную пакетами и коробками Августу поджидал Бовбель с букетом традиционных роз в объятиях. Его полная физиономия на жаре стала красной и потной, как в парилке.

Мысленно простонав, Августа попыталась под прикрытием пакетов и коробок проскользнуть незамеченной, но Бовбель проявил чудеса бдительности, кинулся навстречу и перекрыл все подступы к дому.

– Августа!

– Здравствуйте, – попятилась Августа. – Что вы здесь делаете?

– Тебя жду. – Страсть скрутила бедолагу так, что он отбросил церемонии.

– Приходите на прием, – все еще не теряла надежду на мирное урегулирование конфликта Августа.

– Нет-нет, я хочу пригласить тебя куда-нибудь, – энергия била из Дискинезии ключом, – посидим в неформальной обстановке, так сказать, познакомимся поближе.

Последнее предложение вызвало у Августы панику, которую она едва сумела скрыть за показным вниманием:

– О чем поговорим?

– О детстве, отрочестве, юности – о жизни вообще, так сказать.

Слушая этот бред, Августа силилась вспомнить имя-отчество липучки Дискинезии.

Имя-отчество не вспоминалось, будь оно неладно.

– Простите, – глядя прямо в зрачки Бовбелю, произнесла Ава, – напомните, как вас зовут.

– Константин, – заволновался пациент, – можно без отчества.

– Без отчества так без отчества. – Августа собралась с духом. – Константин, оставьте меня в покое. Я понятно излагаю?

На глазах у изумленной Августы с Бовбелем произошла разительная перемена: из красного он сделался багровым, из добродушного увальня превратился в разъяренного быка, даже глаза налились кровью.

– Сука, – выговорил перекошенный судорогой рот.