Читать книгу "Русская готика - Михаил Владимирович Боков"

он начинал бить себя кулаком в грудь. – Я заработал здесь все! Я содержу всех!»

В России кентавра ждали жена и сын. Сын родился в Лос-Анджелесе во время американских гастролей цирка. По праву рождения он получил американский паспорт. Гриня этим страшно гордился – тем, что устроил судьбу сына так удачно: «Он подрастет, вернется в Штаты и заберет папу с собой». Вскоре после родов он отправил своих обратно в Россию. Купил квартиру в ипотеку. Ежемесячно отправлял им зарплату. Если пораскинуть, он действительно платил за все.

На месте оказалось невесело.

Кентавры, друзья Грини, выпили уже слишком много водки. Кроме того, случился конфуз. На день рождения имениннику подарили дорогие часы – «Тиссо» или что-то вроде. Но оказалось, что такие часы уже были у кого-то из кентавров в труппе. Поэтому именинник расстроился.

– Я знал, – плаксиво говорил он, когда мы вошли. – Я знал, что вы меня не уважаете, ребзя.

Виновник торжества стоял в трусах посреди комнаты. Огромные ножищи штангиста выпирали из трусов. На столе – огурцы, водка, мясо – типичный кентаврский набор. В углу смотрел мультфильмы маленький ребенок. Когда все выпивали, то чокались с его бутылочкой молока в ручках.

– Мы тя уважаем, – наперебой голосили остальные. – Уважаем мы тя.

– Не уважаете.

– Уважаем!

Гриня шепнул мне на ухо:

– Это Саша. Зайди в ванную и увидишь там всякое. Чтобы быть в форме, Саша колет себе тестостерон. От этого он такой дикий. Смотри, сейчас расплачется, а потом полезет в драку.

Гриня схватил рюмку со стола, и лицо его расплылось в сладчайшей улыбке. Вторую рюмку он вручил мне.

– Александр! – И когда все кентавры, продолжая голосить, не обратили на него внимания, он заорал: – Александр!!!

Все притихли.

– Я хочу поздравить тебя, дорогой мой друг, с именинами! – Улыбка Гринина расплылась уже во всю комнату – такая сладкая и добрая она была. – Я хочу поздравить и тебя, Аня, что у тебя есть такой муж! – Только сейчас я увидел девушку, красивую, черноволосую; до этого момента она сидела рядом с ребенком молча. – Вы красавцы, ребята! Оставайтесь такими же классными! – И Гриня поднял рюмку.

Все потянулись чокаться, и на секунду даже кентавр-именинник забыл о своем горе с часами – протянул рюмку тоже.

Гриня выпил залпом, закинул в рот кусок мяса. Он подмигнул жене именинника:

– Ты сегодня просто потрясная, Анька.

– Ой, Гришенька, ты мне льстишь! – Черноволосая Аня тоже выпила и тоже ему улыбнулась.

«Три кота-а! Три хвоста-а!» – мультяшные персонажи в телевизоре пели песенку. Перед телевизором посреди странного русского застолья в Париже сидел загипнотизированный малыш.

Гриня перегнулся через ребенка и что-то сказал на ухо Ане. Та рассмеялась. Гриня погладил ее по плечу. Я с удивлением понял, что нахожусь в самом центре кентаврского флирта.

Из другого угла комнаты пела Верка Сердючка. Кентавры плясали, топоча. Жара стояла адская. За окном дождь сменился градом. Белая крупа стукала в окно. Если присмотреться, вдалеке, сквозь одеяла крупы, можно было увидеть силуэт Эйфелевой башни.

Потом кентавр-Саша заныл снова:

– Ну е-мое, ребзя, как же вы с часами-то так…

– А ты сдай, – посоветовал кто-то.

– Чего? – не понял Саша. Он уже сел на стул, уронив голову на руку.

«Три кота-а. Три хвоста-а-а» – в телевизоре началась новая серия мультфильма. Гриня наклонился к Ане и поцеловал ее в губы.

– А мой друг… – вдруг отлепился от девушки он.

– Да? Да? Кто твой друг? – спросили кентавры.

– А мой друг – писатель! – гордо закончил Гриня и притянул меня к себе могучей кентаврской рукой. И тоже поцеловал. В щеку.

На секунду возникло недоумение. А затем, перебивая Верку Сердючку и «Трех котов», чей-то голос сказал:

– А если он писатель, то пусть напишет про нас!

– Точно! – поддержали остальные. – Пусть напишет. Мы – о! – И в воздух взлетело несколько рук: напрягли бицепсы, похожие на пивные банки.

– Я в Токио был, у меня там любовь осталась, слышь? – Пьяный кентавр навалился на меня сбоку, дунул мясным перегаром в лицо. – Японочка. Вот такая вот. – Он показал рукой на уровне своей груди. – Маленькая. Как вспомню, сердце щемит, понял? Напиши об этом.

– Он там передергал всех баб!.. – гаркнули сбоку. – Не сердце у него щемит, а ниже.

– Слышь! – Пьяный отпустил меня, метнулся в сторону. Звякнули бутылки на столе от толчка двух мужских тел.

– А ты мне не слышкай…

– Слышь…

– Ребята, ребята! – Остальные бросились разнимать.

– Эх вы! – поднял голову со стола именинник Саша. – Суки вы! А если не суки, то кто? Кто вот эти часы выбирал? – Он потряс часами и бросил их в угол.

Магнитофон икнул, голос Верки Сердючки оборвался. Упало тело, а может, наоборот, поднялось. В телевизоре началась «Свинка Пеппа». Теперь уже Гриня тянул меня за грудки:

– Слышь, Мишаня, а че ты про меня не напишешь?

Я глянул ему в глаза: пьяные, глупые-преглупые.

– Я фактура, Мишаня. Я тут за всех плачу. – Кентаврские волосатые ноги с копытами переступали по полу, Гриня держал равновесие с трудом. – Знаешь, у кого такие же часы, как у Саши? – притянул он меня к себе и задышал, хихикая в ухо. – У меня! Только у Саши лажа с кожаным ремешком. А у меня, – он потряс рукой с часами, – чистая сталь! Во! «Тиссо»! С гравировкой!

Я подумал, что пора уходить, и отстранился.

– Напишешь про меня рассказ? – не отпускал Гриня, держал за шею крепко, черт. – Напишешь?

– Отстань от него! – между нами жарким телом втиснулась Аня. – Миша, вы на них не злитесь, слышите? Они работают, трудятся, знаете, какой это тяжелый труд? Мой Саша приходит домой после двух представлений, ложится на диван и молчит. У другой труппы, не у нашей, в прошлом месяце упал акробат с трапеции, разбился насмерть. А наши… На наших такая ответственность. Что, если не подставить шест?

– Люблю тя-я-я, зайка, слышь. – В Аню впечаталось лицо мужа Саши, чмокнуло ее в щеку. – К черту часы! Всех к черту, кроме нас с тобой!

– Не злитесь на них, – повторила Аня, открывая мне дверь.

– Рассказ напиши! – заорал вслед Гриня.

Я вывалился из русской бани в Париж – промозглый, ледяной, серый. Добрел до гостиницы и в тот же вечер сел и написал.

Татуировка

Будучи молодым дуралеем тринадцати лет, Васька Соколов сделал себе наколочку. Наколол на кисти синими чернилами солнце с лучиками, а поверх свое имя – ВАСЯ. Пришел в школу гордый. Показывал пацанам кулак: «Во!» Те не верили:

– Навсегда?

– Навсегда!

Подсуропил Ване сосед Яков, здоровый уже обалдуй – по весне должны были