Читать книгу "Пережитки большой войны - Джон Мюллер"

Им было предоставлено нечто вроде полномочия мстить людям, добившимся успеха в обществе, пока те находились в неправильном политическом лагере. Они могли грабить и убивать под минимальным предлогом, насиловать и бесплатно напиваться. Исполнители были счастливы, а политические цели, которые преследовали хозяева этого мрачного карнавала, совершенно вышли за рамки их контроля. Организаторы просто плыли по течению».

«Отряды пьяных ополченцев, – отмечает Гуревич, – подбадривавших себя сильнодействующими препаратами из разграбленных аптек, перевозили на автобусах от одной бойни к другой». Как и в Югославии, для участия в погромах из тюрем выпустили преступников, а также, отмечает Питер Ювин, в дело активно вошли многие молодежные банды, которые «первоначально были не более чем шайками мелких уголовников, юных головорезов, работавшими на тех, кто больше заплатит». В ходе геноцида возможности обогащения за счет грабежа резко выросли, и этот момент в качестве отдельного стимула использовали организаторы, многие из которых сами с удовольствием захватывали добычу. Изнасилования и садизм также были обычным явлением. Неудивительно, что дисциплина в бандах буйных убийц была слабой, особенно среди новобранцев, которыми, как отмечает Прюнье, «обычно были уличные мальчишки, в основном находившиеся в пьяном состоянии». На следующей стадии войны «формирования ополченцев превратились в вооруженные банды… поскольку развалилась административная структура, которая занималась их вербовкой и снабжением». Идеология геноцида была в особенности ориентирована на увеличение числа убийц, и соплеменники хуту часто были вынуждены присоединяться к убийцам под страхом немедленной смерти. Другие хуту участвовали в геноциде, охраняя блокпосты на дорогах или указывая на местных тутси опасным для них мародерствующим участникам геноцида[268].

Тем не менее многие хуту защищали и прятали своих соседей-тутси, а иногда и вовсе незнакомых людей, несмотря на давление и угрозу наказания в виде мгновенной жестокой смерти. Количество тех, кто поступал таким образом, вероятно, было сопоставимо с числом тех, кто под давлением зачастую пьяных и непременно кровожадных участников геноцида указывал, где могут проживать или прятаться тутси. Что же касается остальных, то в большинстве своем люди просто дистанцировались от происходящего вне зависимости от того, поддерживали они происходящий вокруг ужас или осуждали. «Мы закрыли двери и старались ничего не слышать», – утверждал один из таких людей[269].

В масштабном исследовании, проведенном организацией Human Rights Watch, не содержится прямых оценок численности хуту, непосредственно участвовавших в убийствах. Однако в отдельных фрагментах исследования предполагается, что ряды убийц насчитывали «десятки тысяч». В верхушку хуту, руководившую геноцидом, входило приблизительно 600–700 лиц, президентская гвардия насчитывала от 700 до 1500 человек, а штат полиции, первоначально насчитывавший около 1200 человек, вскоре после начала геноцида был увеличен до 4–6 тысяч человек. По данным западных источников, армия Руанды формально насчитывала около 5200 человек личного состава, а к моменту заключения соглашения о разделе власти достигла численности 20 тысяч человек, причем в некоторых источниках приводилась информация о 50 тысячах. Также насчитывалось около 1700 «профессиональных интерахамве», которые прошли подготовку и получили форму, а тысячи или десятки тысяч человек присоединились к ним (иногда по принуждению) после начала геноцида. Таким образом, ряды интерахамве, которых один из очевидцев охарактеризовал как «ужасающих, кровожадных и пьяных личностей», возможно, насчитывали в целом 20–30 тысяч, а то и до 50 тысяч человек[270].

Исходя из этих данных, можно с основанием предположить, что в Руанде могли действовать около 50 тысяч бескомпромиссных убийц. Этого было вполне достаточно, чтобы совершить геноцид: если предположить, что каждый из этих людей убивал по одному человеку в неделю в течение ста дней руандийского холокоста, то общее количество жертв составит более 700 тысяч человек[271]. Указанные 50 тысяч участников геноцида – это 2 % мужского населения хуту старше тринадцати лет. Можно допустить, что в массовых убийствах участвовали 200 тысяч человек, но это почти наверняка завышенный показатель, включающий людей, которые под давлением убежденных убийц показывали, где жили тутси, или же охраняли блокпосты, выполняя приказы. Но даже этот высокий показатель охватывает примерно 9 % мужского населения хуту старше тринадцати лет[272].

В каком-то смысле это очень высокие – чудовищно высокие – цифры, которые демонстрируют, насколько экстраординарным был геноцид. Для сравнения, в обычный мирный год доля мужчин старше тринадцати лет, совершавших убийства в Руанде, вероятно, составляла примерно 1 на 1000 человек. Тем не менее то обстоятельство, что более 9 % мужского населения хуту старше тринадцати лет не участвовали в убийствах, едва ли соответствует представлению о том, что в Руанде шла война всех против всех и сосед покушался на соседа. Произошедшее в Руанде действительно было эксцессом, однако, как и в Хорватии, Боснии или Косово, основную лепту в хищничество, похоже, внесли мародерствующие банды жестоких, действующих бессистемно и зачастую пьяных головорезов, которые ради этого нанимались или вербовались правящим режимом.

Восточный Тимор и иные случаи

Индонезийская армия, особенно в последние годы оккупации Восточного Тимора[273], посчитала необходимым объединить местных «головорезов» и «амбалов» (musclemen), как их называет Сэмюэл Мур, в военизированные подразделения и координировать их действия с регулярными силами. Каждая из таких группировок, по-видимому, состояла не более чем из нескольких сотен человек и получала прямое финансирование (первоначально с использованием фальшивых денег или посредством особых привилегий: скажем, лидеру одной из группировок был предоставлен контроль над рэкетом игорных заведений в столице Восточного Тимора). Эти группы, отмечает Мур, «позволяли армии терроризировать сторонников независимости, действуя чужими руками». Например, в конце оккупации боевикам было разрешено бесчинствовать – по словам Мура, они «получили доверенность на убийство» – в расчете на то, чтобы запугать избирателей перед референдумом о независимости. Эта мера оказалась совершенно безрезультатной, а когда индонезийская армия покинула Восточный Тимор после референдума 1999 года, военизированные группировки приступили к хищнической кампании, грабя и разрушая, пока их действия не пресекли международные миротворческие силы, преимущественно прибывшие из Австралии[274].

К другим случаям, когда гражданские власти и армии вербовали преступников и головорезов фактически в качестве наемников, относится ряд примеров использования эскадронов смерти в Латинской Америке и других странах. После распада Советского Союза в 1991 году стремительно криминализировалось новое руководство одного из регионов России – Чечни. Ее власти активно вербовали на службу в национальную гвардию преступников, многие из которых освобождались из тюрем. Во время войны в Чечне в 1994–1996 годах российские войска, введенные на территорию мятежного региона, не очень успешно пытались формировать подразделения наемных «казаков» для участия в боевых действиях на своей стороне. О более успешной американской попытке вербовать и руководить подразделениями наемников в Афганистане в 2001 году пойдет речь в следующей главе. В Зимбабве президент Роберт