Читать книгу "Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня - Ирина Ивановна Ирошникова"

после Варшавского восстания. По освобождении сам вернулся в Варшаву.

(«Кондуктоже ласкави, завизь нас до Варшави!»)

Галина Марцыняк. В Освенциме ей было два года (условно). Воспитывалась в детдоме. Работает в лаборатории химического завода Освенцима. И снова приписка от руки: «Настоящее имя и фамилия Анна Калманок. Из Белоруссии. В Советском Союзе отыскалась мать».

— Да, бывают счастливые случаи, — вернувшись, сказал Казимир, увидев в руках у меня фотографию Анны. — Бывают! Их немного. Но молва расходится быстро и рождает надежды.

Я разглядывала фотографию Анны. Хорошенькая темноглазая девушка. Выражение лица беззаботное, кокетливое.

— Видимость, пани! Видимость! — сказал Войтецкий. — Анну я знаю. Как знаю других детей. Они отличны от своих сверстников. Чем? Надломом. Нервозностью. Ранимостью. Они много серьезнее. И жизненно опытнее. И менее уверены в себе. Они впечатлительны. Подвержены различным сомнениям. Я уже не говорю о здоровье… — И добавил: — Ничто не проходит даром.

Это было то главное, о чем и хотела я говорить с Войтецким. «Дети Освенцима!» Какие они теперь? (Какою стала Татьянка?!)

И, чтоб удержать на этом Войтецкого, чтоб заставить его еще, еще говорить об этом, я стала расспрашивать об Анне. Как удалось разыскать ее мать? Давно ли это произошло? Увиделись ли они: Анна и ее мать? Какою была их встреча?

— Какою была их встреча?.. — Войтецкий помедлил. И, не отвечая прямо, сказал: — А знаете, что я думаю? Я думаю, для блага ребенка, теперь уже взрослого, конечно, для его блага, для покоя его души разумнее иногда прекратить поиски. — И повторил это — Прекратить! Даже если тебе и ясен ответ…

— Что вы говорите, пан Казимир! — воскликнула я. — Не может этого быть. Я не верю этому…

— Может! — убежденно и грустно сказал Войтецкий. — Вот я, например, догадываюсь… Нет, я почти уверен, что в Шленске, в Забже, в Катовицах, в приютивших их семьях живут дети, которых разыскивают их настоящие родители. А я… — он снова помедлил, — я не знаю, надо ли рушить семьи, как-то уже сложившиеся?! Они столько пережили, эти дети. Так имею ли я право вновь возвращать их к прошлому?

— Вы знаете их родителей? Знаете и молчите? — Я думала о Татьянке. О Татьянке. О Кате. О Катиных поисках. — Знаете! И берете на себя…

Зазвонил телефон. Войтецкого торопили.

— Хвилечко! — воскликнул в трубку Войтецкий. — Уже бегу.

— Нет, вы ответьте! — настаивала я.

— Ох, пани, это совсем не так просто, как вам кажется, — сказал Казимир. — Это очень большой разговор. Но… — и показал на телефон, на часы.

Он был у дверей, и я едва успела его спросить о Татьянке-Зосе.

— Станкевич Зося?! — Казимир приостановился. — Это как раз такой случай, пани. Это нелегкий случай. — Он сказал это очень серьезно. — Вы знаете, было бы много лучше, когда б она ничего не знала. Когда бы все оставалось, как было…

4. Яся

Ядвигу — Ясю я должна была встретить на вокзале в Кракове. Она обещала приурочить свой приезд из Варшавы к моему возвращению из Освенцима. Мне это было необходимо. Без Яси я не решалась идти в семью Станкевичей. По всему судя, названную мать Татьянки никак не мог обрадовать мой визит.

Я не знала, как примет меня Татьянка-Зося, и боялась отчаянно сделать что-то не так. Боялась, что со свойственной мне горячностью, которую знала в себе и не всегда могла обуздать, с нелюбовью моей к обходным путям могу «наломать дров», то есть осложнить еще больше то, что было и без этого сложным.

Я помнила, что сказал Казимир, отвечая на мой вопрос о семье Станкевичей (и то, чего не сказал он, что лишь угадывалось). И не решалась идти к Станкевичам без Яси. Возлагала надежды на ее спокойную мудрость, обходительность, на дарованный ей от природы такт.

К тому же она была соотечественницей Кристины Станкевич. Я понимала, Кристине легче будет говорить с Ясей, чем со мной.

Яся должна была приехать вечерним поездом; поджидая ее, я бродила по улицам Кракова, по старинным узеньким улочкам с неожиданно открывающимся глазу куском крепостной стены, строгими очертаниями костела. Заснеженным парком над еще не замерзшей рекой.

До поезда оставалось много времени. Томясь ожиданием, я отыскала магазин, который содержала пани Кристина. Он помещался на круто сбегавшей с холма улочке.

Магазин назывался «Зося». В витринах стояли куклы. Куклы-девочки, куклы-мальчики ростом с трехлетнего ребенка. У них были крепкие розовые щеки, светлые волосы, ясные глаза.

Сквозь витрину я разглядела девичий силуэт за прилавком. Мне почудилось, что и девушка эта, повернув к окну голову, сквозь стекло глядит на меня.

Татьянка?!

Я поспешно отошла в сторону, зашла в кавъярню, выпила чашечку горячего кофе. А придя немного в себя, поспешно направилась к магазину и, не давая себе задуматься, решительно распахнула дверь.

На полках были аккуратно разложены предметы детского туалета: платья, воротнички, кофточки, распашонки, пушистые шапочки всех цветов.

За прилавком в самом деле стояла девушка. Держась за спинами покупателей, я украдкой разглядывала ее. Она выглядела скромной и милой. Серая юбка, серый пушистый джемперок. Нежное, неярких тонов лицо, бледные, неподкрашенные губы. Темно-русые волосы ее были пышно взбиты над чистым выпуклым лбом.

Не очень она была похожа на свою фотографию, но, как и фотография, ничем не напоминала прежнюю Татьянку. Я протиснулась поближе к прилавку. И,стараясь все время оставаться в тени, спросила через головы покупателей первое, что придумала, нет ли в их магазине спиц.

Девушка приподняла голову. Я встретилась с ней глазами. И замерла. Глаза были совсем Катины: серые, с прозеленью, под густыми широкими бровями. И подбородок был совсем Катин: не тяжелый, но крепкий, чуть раздвоенный.

Мы встретились с ней взглядом.

«Неужели ты не вспомнишь меня, Татьянка?!» — кричали мои глаза. А девушка глядела на меня с тою же, видимо, свойственной ей приветливостью, с какою глядела на других покупателей: беспредметной, безликой приветливостью.

Спиц у них в магазине не было. Она сообщила об этом будто бы даже с огорчением. И тут же подробно охотно пояснила, где именно можно найти спицы. В ее манере отвечать, разговаривать ощущались застенчивость и мягкость.

За прилавком она была одна. Но я заметила рядом в каморке еще одну женщину. Лица ее я не разглядела. А фигура показалась мне прочно стоящей на земле.

Я подумала, что это и есть Кристина Станкевич. И еще подумала, что она, наверное, властная, что она подчинила себе Татьянку, бледную, грустную Татьянку. Что, наверное, поэтому Татьянка не пишет Кате. А подумав, ощутила такое чувство протеста, что поторопилась уйти из магазина.

Ничего