Читать книгу "Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника - Валерий Солдатенко"

А возможно, и каждое из перечисленных соображений в какой-то степени имело место и привело к вполне определенной суммарной комбинации решений. Так или иначе, но Николай Алексеевич довольно быстро принял предложение и был назначен на ответственную должность во Всероссийской ЧК – заведующего отделом по борьбе с контрреволюцией, члена коллегии. И хотя дальше его анкета мелькает частыми изменениями мест работы, точнее – наркомовских должностей, смысл и содержание деятельности во многом определялись важнейшей целью – укрепления советской государственности и борьбы с антисоветскими, антисоциалистическими силами, элементами: руководитель Высшей рабоче-крестьянской инспекции и нарком государственного контроля Украины, нарком внутренних дел УССР, нарком юстиции и Генеральный прокурор республики.

Видимо, правомерно возникает вопрос, почему в высших сферах юриспруденции, правопорядка, государственного устройства и безопасности страны, а затем республики столь длительное время находился человек, который не имел не только специального, но и вообще высшего гуманитарного образования, который, казалось, никогда не проявлял склонности к работе в этой совсем непростой и нелегкой сфере. Судя по творческому наследию, занятия проблемами законности, криминалистики нельзя было отнести к предпочтениям Николая Алексеевича.

Остается искать более или менее убедительные объяснения, прежде всего в идейно-психологической сфере. Насколько Н. А. Скрыпник был предан идее социалистической революции, готов был на любые самопожертвования ради ее торжества, столь же непримиримым он был и к ее врагам, настолько был готов к последовательной, бескомпромиссной борьбе с ними. И по тогдашним представлениям такое качество, такая нацеленность могли перевесить любые другие аргументы. Николай Алексеевич и сам никогда не скрывал своего жесткого отношения к противникам нового строя. Показателен уже тот факт, неоднократно фигурировавший в его воспоминаниях и явно диссонировавший с общегуманистической, даже можно сказать, всепрощенческой атмосферой, воцарившейся в первые дни Октября. Тогда, как известно, под честное слово и обязательство не браться за оружие против Советской власти отпускали с миром практически всех контрреволюционеров, генералов-заговорщиков, которых разбивала и пленила только зарождавшаяся Красная гвардия. Скрыпник придерживался других взглядов. Вот как он сам говорил об этом, касаясь деятельности Петроградского ВРК через пять лет после октябрьских событий: «Помню, привели с арестованными Гоца. Быстрое совещание – что с ним делать? Я предлагаю расстрелять, кто поддерживает, а большинство присутствующих членов – против. Что с ним сделали дальше – не помню. Помню, тогда мне говорили, что Гоц дал слово чести не идти против Советской власти. Теперь, на последнем процессе эсеров, увидели, чего стоит эсеровское честное слово»[164].

Эти слова вообще многое значат. Они не только помогают понять умонастроения Скрыпника революционной поры, но как будто обозначают тот мостик, который он, и другие тогдашние деятели, перебрасывали из ситуации Гражданской войны, из эпохи «военного коммунизма» в мирное время, когда одним и едва ли не самым серьезным из аргументов начала политической межпартийной, а затем и внутрипартийной борьбы стали «исторические свидетельства», ссылки на позицию, поведение в прошлых событиях. Впоследствии гипертрофированное акцентирование на данном направлении приведет к тяжелейшим, ничем не оправданным преступлениям. Но факт остается фактом – именно такими были доминантные тенденции развития тогдашней юридической мысли. И практически тождественными с ними или же, в значительной мере соответствующими, достаточно длительное время оказывались личные соображения и позиция Н. А. Скрыпника.

Иногда даже трудно найти более или менее убедительное объяснение феномена: люди, стержень жизни которых определяло именно диалектическое мировоззрение – борьба за смену одного строя другим (как острой исторической необходимости, реакции на требования назревших изменений в обществе), на несколько более низком уровне, в рамках вновь создаваемой формации демонстрировали неспособность переступить через определенные догматические представления. Вот и Николай Алексеевич абсолютизировал определенные подходы из арсенала времен Гражданской войны, почти автоматически переносил их на мирный период. И на словах отдавая должное новым реалиям, он скорее считал, что они должны реализовываться в формах, методах работы правоохранительных, чрезвычайных органов, а не в их содержании. Так, в 1923 г. он уже как нарком юстиции размышлял по случаю пятилетия образования ЧК в Украине: «Вместо ЧК стало ГПУ, аппарат политического сыска и дознания, с его новыми уточненными и улучшенными методами. Была административная расправа ЧК, и происходила она без соблюдения формальности – теперь мы рассматриваем дела через суд, придерживаясь правил и формальностей процессуальных кодексов, которые издал Центральный Исполнительный Комитет. Формы нашей борьбы в защиту рабочекрестьянской власти теперь не те, что были. Но те самые задачи остаются нам, тот самый враг стоит перед нами, те самые чувства к нему заполняют наши души – те самые методы борьбы имеем перед собой. Задачи борьбы против всех врагов рабоче-крестьянской диктатуры, немилосердная судебная расправа со всеми, кто восстает против власти пролетариата, это мы должны осуществлять еще и дальше»[165].

Нельзя сказать, что у Николая Алексеевича была какая-то собственная точка зрения на социалистическую законность. Скорее он тут был не оригинальным, повторял бытовавшие тогда идеи. «Революционная законность, – писал он, – является объединением принципов революции с принципами законности. В буржуазном обществе законность является одним из орудий для угнетения трудящихся масс. Дух законности, подчиненности буржуазным законам является наиболее вредным для революционного движения; дух легальности вытравливает революционный дух.

И в начале революции мы пытались заменить законность понятием революционной целесообразности; после окончания гражданской войны, после перехода к новым экономическим формам жизни мы заменяем законную революционность революционной законностью; революционная законность является подчиненностью существующим формам революционной жизни, введение жизни в определенные рамки законов, созданных революцией»[166].

Исследователи деятельности Н. А. Скрыпника обратили внимание и на то, что наркомюст в своей кадровой практике тяготел к тем лицам, которые проявили себя членами трибуналов и как чекисты еще во времена «военного коммунизма»[167].

Истечет немало лет, десятилетий, и такая линия получит строгое осуждение, вполне заслуженное бескомпромиссное развенчание. Однако бесполезными, безосновательными были бы попытки хотя бы в какой-то степени вывести за рамки справедливых негативных оценок кого бы то ни было из причастных к той практике, какие бы симпатии в целом не вызывала та или иная личность или ее, так сказать, итоговый положительный вклад в историю.