Читать книгу "Глазами клоуна - Генрих Белль"

— Ничего подобного, — ответил я громко, — вовсе я не считаю вас такой... на самом деле не считаю.

Я боялся, как бы она не начала говорить о чувствах — о своих чувствах и об отцовских; судя по ее душераздирающим всхлипываниям, она была довольно сентиментальной особой, не исключено, что она захочет потолковать и о Марии.

— На самом деле, — повторил я не очень убежденным тоном, ибо мне показалось подозрительным ее желание изобразить продажных женщин такими уж презренными тварями, — на самом деле я никогда не сомневался в вашем благородстве и никогда не думал о вас дурно. — Это было чистой правдой. И кроме того, — я с удовольствием назвал бы ее просто по имени, но это ужасное имя «Бела» застряло у меня в глотке, — и кроме того, мне уже, слава богу, под тридцать. Вы слушаете?

— Да, — она вздыхала и всхлипывала на своей вилле в Годесберге так, словно стояла на коленях в исповедальне.

— Попытайтесь только внушить ему, что мне до зарезу нужны деньги.

— Мне кажется, — сказала она каким-то безжизненным голосом, — было бы недипломатично говорить с ним об этом прямо. Все, что касается его семьи... вы понимаете... все это для нас табу... Однако существует другой путь.

Я молчал; она уже почти не всхлипывала, просто шмыгала носом.

— Иногда, — начала она снова, — он дает деньги для моих нуждающихся коллег. И в этом вопросе он предоставляет мне полную свободу и... как вы считаете, если бы я передала эти небольшие суммы вам, как нуждающемуся коллеге — в данный момент, конечно, — ведь это было бы в порядке вещей?

— Я и впрямь нуждающийся коллега, и деньги необходимы мне не только в данный момент, но по крайней мере еще полгода. Только прошу вас, скажите, что вы понимаете под небольшой суммой?

Она откашлялась, снова воскликнула «о!», но уже не сопроводив его красивой руладой, и ответила:

— Обычно речь идет о незначительных суммах, но по совершенно конкретным поводам: например, кто-нибудь умирает, или кто-нибудь заболел, или артистка ждет ребенка... Я хочу сказать, что речь идет не о постоянном субсидировании, а, так сказать, о единовременной помощи.

— В каких размерах? — спросил я.

Она ответила не сразу, и в это время я старался представить себе ее. Я видел Белу Брозен лет пять назад, когда Марии удалось затащить меня в оперу. Госпожа Брозен исполняла партию деревенской девушки, соблазненной графом; я еще подивился тогда вкусу отца. Она была среднего роста и довольно плотная; волосы у нее, видимо, были светлые, а грудь, как это водится у оперных певиц, приятно колыхалась; она пела, прислоняясь то к стене деревенской хижины, то к крестьянской телеге, а под конец опираясь на вилы; и ее красивый сильный голос лучше всего передавал простейшие душевные эмоции.

— Алло! — закричал я. — Алло!

— О-о! — сказала она, и ей снова удалось вывести красивую, хотя и негромкую руладу. — Вы ставите вопрос ребром.

— В моем положении иначе нельзя, — сказал я. Мне стало не по себе: чем дольше она молчала, тем меньше будет названная сумма.

— Ну, — сказала она наконец, — суммы колеблются между десятью и примерно тридцатью марками.

— А что, если вы изобретете некоего коллегу, который попал в исключительно тяжелое положение? С ним, скажем, только что произошел несчастный случай, и ему не повредили бы марок по сто в течение нескольких месяцев.

— Дорогой мой, — сказала она тихо, — неужели вы хотите, чтобы я стала обманщицей?

— Но почему же, — удивился я. — Со мной на самом деле произошел несчастный случай... и разве мы с вами не коллеги? Разве мы оба не артисты?

— Попытаюсь, — сказала она, — но не уверена, что он клюнет.

— Что? — воскликнул я.

— Не знаю, удастся ли мне изобразить дело так, чтобы он поверил. У меня не такая уж богатая фантазия.

Этого она могла не говорить: я и то подумал, что она, пожалуй, самая тупая из всех дамочек, каких я только встречал.

— А что, если бы вы, — сказал я, — раздобыли мне ангажемент в здешний театр?.. Конечно, на самые маленькие роли, я неплохо играю комических персонажей.

— Нет, нет, дорогой Ганс, — возразила она, — я и так уже боюсь запутаться в этих сложных интригах.

— Ну хорошо, — сказал я, — хочу вас только заверить, что я не откажусь от самых скромных сумм. До свиданья и большое вам спасибо. — Я повесил трубку, не дожидаясь ее ответа.

У меня шевельнулось смутное подозрение, что на этот источник мне нечего рассчитывать. Она была слишком глупа. Да и интонация, с какой она произнесла «он не клюнет», насторожила меня. Не исключена возможность, что «субсидии попавшим в беду коллегам» она просто-напросто кладет себе в карман. Мне стало жаль отца, я пожелал ему красивую любовницу с более развитым интеллектом. И я все еще сокрушался, что не дал ему сварить кофе. Если бы отец захотел продемонстрировать свое искусство на кухне Белы Брозен, эта безмозглая дрянь, наверное, украдкой усмехнулась бы и покачала головой наподобие сильно занятой школьной учительницы, зато потом начала бы лицемерно сиять и хвалить его за кофе, как хвалят собаку, которая по собственной инициативе принесла хозяину камень. Отходя от телефона к окну, я почувствовал, что все у меня внутри кипит; я открыл окно и выглянул на улицу; меня пугала мысль, что мне еще придется когда-нибудь прибегнуть к помощи Зоммервильда. И, вдруг я вытащил из кармана свою единственную марку и швырнул ее в окно; в ту же секунду я пожалел об этом и начал искать ее глазами, но так и не нашел; мне показалось, что монетка упала на крышу трамвая, который как раз проезжал мимо дома. Я взял со стола бутерброд и съел его, все так же глядя на улицу. Было уже больше восьми, я пробыл в Бонне почти два часа, успел поговорить с шестью так называемыми близкими друзьями, побеседовал с отцом и с матерью, а в итоге у меня стало на целую марку меньше, чем по приезде сюда. Я с радостью спустился бы вниз, чтобы разыскать монетку, но стрелка часов уже подбиралась к половине девятого: Лео мог позвонить или прийти с минуты на минуту.

Марии теперь все нипочем, она в Риме, в лоне своей церкви, у нее сейчас одна забота: какой туалет надеть на аудиенцию к папе. Дабы разрешить ее сомнения, Цюпфнер раздобудет ей фотографию Жаклин Кеннеди и купит испанскую мантилью и вуаль; как-никак, а Мария является ныне чем-то вроде «first lady» немецкого католицизма. Я тоже поеду в Рим и испрошу аудиенцию у папы. Папа напоминает мне чем-то старого мудрого клоуна; ведь что ни говори, а родина Арлекина — Бергамо; сам Геннехольм может это засвидетельствовать, а уж он-то все знает. Я объясню папе, что мой брак с Марией, собственно говоря, потерпел крушение из-за того, что я не зарегистрировал его в официальных инстанциях, и попрошу папу рассматривать меня как своего рода антипода Генриху Восьмому: тот был ревностным католиком, склонным к полигамии, а я человек неверующий, склонный к моногамии. И расскажу ему, как много мнят о себе эти пошляки, ведущие деятели немецкого католицизма; пусть он не обольщается на их счет. А потом я исполню ему несколько моих пантомим — самые легкие, приятные вещицы, такие, как «В школу и домой»; только не «Кардинала»: это может его огорчить, ведь он и сам был когда-то кардиналом... А уж кому-кому, а ему я не хотел причинить боль.