Читать книгу "Человек, который плакал от смеха - Фредерик Бегбедер"

Я смотрю на потолок — он опускается на меня, и я боюсь закончить спрессованным, как шедевры Сезара, скульптора, лучше всех остальных изобразившего наше уничтожение. У меня насупленный вид, осунувшееся лицо, покрасневшие глаза человека, праздновавшего до упора, хотя праздновать нечего. Не обращайте внимания, если я заменю местоимение первого лица на местоимение третьего. Сидящий у стойки бара ДжоиСтарр[364] спрашивает Октава:

— Ты в норме?

Ответа он не получает. Октав молчит, смотрит на него в упор, потом опускает глаза на экран своего телефона. ДжоиСтарр решает, что Октав злится, но не помнит почему. Внезапно ему приходит сообщение: «Я в порядке, а ты?»

Это дурной знак, когда общаться с находящимися рядом друзьями удается только короткими сообщениями на сотовый.

ДжоиСтарр достает из кармана пиджака бутылку одеколона, выпивает одним глотком, чтобы «поправить здоровье», и отправляет Октаву эмотикон — кругляш с глазками. Они отлично общаются без слов с тех пор, как познакомились на хип-хоп вечеринке в ангаре XV округа. Это своего рода чудо — им была предопределена взаимная неприязнь или полное безразличие друг к другу, а иногда и потасовки. Их дружба удивляет только посторонних: оба чувствуют себя моряками, потерпевшими кораблекрушение на сорокапушечном фрегате «Медуза» и отчаянно цепляющимися за плот.

Эмотикон — практичная вещь в случае церебральной заторможенности, но оба наших поэта, находясь в крайней опасности, предпочитают французский язык. Обмен эсэмэсками продолжается.

Октав: Ну чего, чего мы ждем, почему не поджигаем этот мир?

ДжоиСтарр: Он должен был взлететь на воздух много лет назад.

Окт.: Дрожи, буржуазия, санкюлоты в городе!

Они мыслят одинаково и гордятся этим, как идиоты!

ДжСт.: Ты кто-то вроде Бернардо?[365]

Окт.: Проницательность делает тебе честь.

ДжСт.: Ты что, разделяешь его идеалы?

Октав лезет в правый карманчик джинсов, тот самый, где все наркоманы держат порошок, думая, что никто этого не знает и не видит, хотя именно там легавые ищут наркотик в первую очередь, если задерживают человека. Он небрежным жестом кладет руку на стойку, ДжоиСтарр касается его ладони, и через полсекунды заветный продукт оказывается у него. Он посылает другу на телефон рисунок унитазного сиденья, Октав остается один и успевает напечатать.

Окт.: Наркотик мешает мне говорить, заставляя писать. Я наркоман по профессиональной необходимости.

Свет меняется с ярко-розового на рубиновый и освещает его, как софит актера на сцене «Олимпии». Потолок начинает сочиться кровью. Трудно определить, где мираж, наваждение, а где лицо в сером тумане антарктического бассейна из лилового сланца. Октав сидит на табурете, а душа его плавает по водам. Его горизонт — стена, истекающая карамелью, на которой горит неоновая вывеска «Карбоновые мыши»[366] в 3D, обрамленная воображаемыми факелами.

А мир уклончив. Он идет окольными путями.

06:00

— Нэш, а твой смех — это не крик о помощи?

— Так же, как у всех…

Лоуренс Даррелл. Бунт Афродиты. Типе, 1968

1

Я выхожу из Medellin, чтобы глотнуть СО2. По небу плывут облака, наверное, Бог курит сигару и выдыхает дым в лицо миру. К этому часу бунтовщиков, громивших Fouquet’s, нейтрализовали перцовым газом и задержали.

Ближе к площади Альма асфальт расплавился, в нем образовались серые ямки, кажется, что ступаешь по мягкому лунному грунту. Три БМП спускаются по авеню Марсо, звякая ржавыми гусеницами, как будто передразнивают танки на площади Тяньаньмэнь. Октаву чудится, что он попал на полотно Брейгеля. Вряд ли Паранго наивно предполагал, что апокалипсис будет вершиться в тишине и покое. Конец близок, ему предшествует паника, движение «желтых жилетов» только предвещает грядущую катастрофу, как повальное бегство животных — цунами.

По пути к стоянке такси на авеню Георга V Октав оборачивается проверить, где Манон.

У него всегда при себе маленький клиторальный стимулятор, этакая помпочка, втягивающая в себя «бугорок наслаждения» и быстро вибрирующая, доводя женщину до оргазма за тридцать секунд. Мужчина теперь нужен лишь для того, чтобы шептать на ухо всякую похабщину и целовать взасос, усиливая ощущения. От мужчины больше нет никакой механической пользы, он ласкает партнершу только вербально. Таково будущее мужской сути.

Мы едем по улице Верне к Publicis Drugstore. Я вспоминаю банду Арманэ, Caca’s Club 1960-х… пижонов, обутых в английские Clarks и ни в коем случае в испанские Carvill Все они либо умерли от передоза, либо обуржуазились. Как мы.

Манон напоминает рекламу Fiorucci[367] 1980-го. В небе расцветает фейерверк — увы, ненастоящий. Чужеродная молекула в моем организме обрушила сильно переоцененную перегородку между реальным и несуществующим.

2

Сегодня литература призывает к одному: спасайся кто может!

Внезапно кетамин переносит нас на четверть часа вперед, мы на заднем сиденье машины, едем в XVI округ. Октав моргает. Еще через полчаса он оказывается у незнакомых ему людей. Пол, по моде 1970-х, застелен ковром из овечьей шерсти. Он слушает Rikki Don’t Lose That Number Стили Дана[368], пытаясь укротить свою топографическую паранойю. Его внутренний GPS совсем рехнулся и вопит дурным голосом: «Вали отсюда!» — но тело не желает подчиняться. На немом экране телевизора молодой человек в маске получает удар водометом по яйцам, пролетает десять метров, падает в лужу под оранжевыми фонарями и сворачивается в позе зародыша. Нехорошо так обращаться с человеком, мечтающим улучшить мир. Мошонка у нежного мечтателя будет синей еще три недели. Манон стоит у открытого холодильника и требует минуты молчания в память о погибших омарах. Октав замечает, что она без лифчика, и задается вопросом: «Интересно, трусы она тоже сняла?» В голову приходит стихотворение Мишеля Уэльбека, написанное сахаром на свадебном торте в ресторане у Лаперуза: «Прощай, разум. Расстаемся с головой. Оставляем сердце».