Читать книгу "Майор и волшебница - Александр Бушков"

– Ни в коем случае, – сказал я.

– Приятно слышать… – Она погрустнела чуточку. – Вот из-за подобного случая мать меня и раскрыла. Понимаешь, мы с ее кошкой терпеть друг друга не могли, вечно она мне пакостила, как могла: то в туфли нагадит, то тетради издерет. А однажды, когда я сидела в кухне, встала на задние лапы и всерьез нацелилась порвать мои новенькие шелковые чулки – отец прислал из Франции, по военному времени большая редкость, разве что на черном рынке, но откуда у меня такие деньги? В общем, я чисто машинально вышвырнула ее из кухни – не руками, вообще не прикасаясь. А мать, как на грех, стояла в дверях. Сразу все поняла. И прямо-таки прошипела: «Значит, взяла все-таки у старой ведьмы, дура, еретичка!» – Линда грустно усмехнулась. – И началась с тех пор меж нами, как выразился бы отец или ты, позиционная война… Хорошо еще, я через год уехала в Шпайтен…

Я промолчал – что тут скажешь? Полежали молча, покурили. Потом Линда спросила словно бы робко:

– Теодор, я как-то никогда об этом не спрашивала… Ты католик? Крест ты носишь католический, но в церковь никогда не ходишь… Вам же, я слышала, теперь не запрещено…

– Вообще-то я крещеный, – сказал я. – В православии, конечно. Но в церковь как-то не ходил. А крестик… Как-то в Польше зашел в католический костел. Поговорил немного со священником. Седой такой, приветливый, вроде здешнего отца Губерта. Он и рассказал, что к нему иногда заходят наши солдаты, некоторые, что постарше, даже молятся, хотя и крестятся по-православному. Он это принимал спокойно, сказал: была бы вера в душе, а как именно складываешь пальцы – не важно. Дарил им крестики, и они брали, благодарили. Подарил и мне, я и ношу с тех пор. На войне неверующих не бывает, Линда. Случалось, солдаты крестики из консервных банок вырезали…

Действительно, так с тех пор и носил – серебряный крестик на солидной серебряной цепочке, придававший некоторую уверенность в жизни, что ли (хотя я бы никому в этих мыслях не признался). А в последние две недели наши с Линдой цепочки от крестиков порой спутывались так замысловато, что это служило лишним поводом для веселья и смеха…

– Теодор, – сказала Линда словно бы нерешительно. – Если так, то, может, ты на мою просьбу согласишься… Уж если выходить замуж, то хотелось бы обвенчаться по всем правилам, как католичке и положено. Конечно, без всякой пышности – какая сейчас пышность, когда война… Но по всем правилам. Ты бы согласился? Или вам запрещено?

Я подумал: если офицерам не запрещено ходить на службы в православные церкви, то за венчание в католической меня с кашей не съедят. Вон в Войске Польском сколько ксендзов, и мессы служат при всем честном народе… Пофырчит замполит – и все. Если узнает…

– Как ты хочешь, – сказал я. – Только станет ли ваш священник венчать католичку с иноверцем?

– Если попадется такой, как тот, про которого ты только что рассказывал, или отец Шуберт, – станет, – убежденно сказала Линда. – Мы ему объясним всё… Должен понять.

Настроение у меня было прекрасное: уж если она всерьез заговорила про венчание, значит, все не укладывается в простую фразу: «Девушка еще не сказала «нет», – и есть основания питать нешуточные надежды…

Я обнял Линду, и она потянулась ко мне, прикрыв глаза, полуоткрыв губы.

…В эту ночь наши цепочки перепутались особенно затейливо.

– Теодор! Теодор!

Я открыл глаза, по старой военной привычке мгновенно стряхнув остатки сна. Стоявшая надо мной на коленях Линда все еще трясла меня за плечо и убрала руку, лишь заметив, что я открыл глаза. Лицо у нее было встревоженное, возбужденное, а глаза казались невероятно глубокими, прямо-таки бездонными – серые омуты в кружении золотистых крапинок, в которые почему-то было жутковато смотреть, и я торопливо отвел взгляд.

Вокруг все вроде бы было в порядке – тишина и покой, умиротворяющий зеленый свет неяркого ночника. Но ее лицо, а особенно глаза…

– Линда, что случилось? – спросил я, позевывая.

– Теодор, с юга идет опасность!

Я посмотрел в окно, выходившее на юг, и никакой опасности там не узрел – все та же покойная ночная темнота и освещенная полной луной улочка, по которой лениво шагали двое патрулей. И от них, и от не горевших сейчас уличных фонарей протянулись длинные черные тени. Городок спал, как обычно. И тут до меня дошло.

– Линда, – сказал я, – ты что, что-то видишь?

Глаза у нее уже были обычными, человеческими, большие, красивые, серые девичьи глаза, но в напряженном, встревоженном лице оставалось что-то, чего я не мог определить словами.

– С юга по автобану идет колонна, – сказала она каким-то механическим голосом. – Немецкая. Не те немцы. Они уже километрах в двух от перекрестка, идут довольно медленно, осторожно…

Мне и в голову не пришло сомневаться. Это же Линда. Как она говорила, так и есть…

Местную географию я более-менее изучил. От перекрестка, от автобана под прямым углом поворачивали две дороги поуже, к двум городкам еще поменьше нашего, один – в километре от автобана, другой – в двух. Наши там стояли, но тыловые части: снабженцы, медики, ремонтники и тому подобная небоевая публика. Те еще вояки…

– Что за колонна? Кто там? – спросил я, автоматически запрыгивая в кальсоны и рывком надевая нижнюю рубашку.

– Сейчас я покажу, – сказала Линда почти нормальным голосом. – Очень благоприятно все сложилось: полная Луна, Марс в Скорпионе. Сиди смирно, не шевелись!

Она присела рядом со мной, крепко сжала странно холодными ладонями мои виски, притянула мою голову, впилась зубами в лоб – крепко, до боли. Я вытерпел, понимая, что все это неспроста, что сейчас произойдет нечто – это же была Линда с ее так и остававшимся во многом тайной бабушкиным наследством…

И нечто произошло.

Спальня исчезла. Не было спальни, и меня тоже не было – остались только мысли, а тела я не чувствовал. И домика не было, и городка – тот оторванный от тела разум, что от меня остался, летел невысоко, не выше метров десяти, над автобаном на юг. И автобан, и окрестности я видел – как угодно, только не глазами, но не в серебристом лунном свете, а в каком-то не особенно и ярком зеленоватом сиянии, идущем неведомо откуда.

Я ничему не удивлялся – некогда было. Подумал только: «Интересно, я могу быстрее?» – и помчался вперед прямо-таки со скоростью мощной машины на хорошей дороге, так что едва ли не моментально оказался у перекрестка. Скомандовал неведомо кому: «Медленно, совсем медленно!» – и пополз едва ли не со скоростью черепахи.

Они уже миновали перекресток, направляясь прямехонько к нашему городку, – а куда им еще было сворачивать, не в чистое же поле? Те два городишки их явно не заинтересовали, они целеустремленно перли на север, что было с их стороны не так уж глупо – как раз на севере они могли встретить своих. Правда, дорогу туда преграждала наша дивизия, но вряд ли они об этом знали…

Уже наловчившись отдавать мысленные команды кому-то неведомому – может, Линде, а может, и себе самому, – я отдал новую. И прошел над колонной на высоте метров трех со скоростью пешехода, так что прекрасно все рассмотрел. Двенадцать полугусеничных бронетранспортеров той же марки, что были у меня, с автоматами и двумя пулеметами каждый. Кузова сплошь набиты солдатами – сидят не только на лавочках вдоль бортов, но и на полу, так что ногу негде поставить. Все небритые, мятые, многие без касок и пилоток, но все с оружием, у нескольких даже фаустпатроны и пулеметы зажаты меж колен. Форма ваффен СС – обычная пехотная «фельдграу» и черный эсэсовский воротник со знаками различия и эмблемой дивизии – ага, бивали мы эту дивизию не так давно, и качественно бивали… В хвосте колонны, перед двумя замыкающими бронетранспортерами, шли два громадных трехосных тупорылых грузовика с брезентовым верхом и две закрытые штабные машины, прекрасно мне знакомой марки – «Хорьх-901», на которых у немцев младшие офицеры никогда не ездят. Идут медленно, не больше двадцати километров в час – осторожничают, гады, наверняка уже знают, что оказались в наших тылах, и куда откатились главные немецкие силы, тоже наверняка знают…