Читать книгу "Тайна, деньги, два осла - Анна Ольховская"

– Толк – это такой урод, как ты? – на русском уточнила Вика.

– Прекрати разговаривать со мной на этом варварском языке, ты прекрасно знаешь немецкий!

– Знаю. Но я ведь поганая славянка и не желаю коверкать языка твоим лаем! – Надежда высушила слезы и подкинула в голос искры уверенности.

А источником надежды явилась пульсирующая боль в руке – значит, не приснилось ей, была пещера, был Кай! Был!

И он вот-вот появится, и эта торжествующая свора, выследившая-таки свою добычу, с трусливым воем разбежится по лесу!

Щеку вдруг обожгло болью, через секунду досталось и второй щеке, и теперь полыхали после пощечин обе.

– Это тебе за лай! – сухо произнес фон Клотц. – Не смей оскорблять язык Гете и Шиллера.

– Если бы Гете и Шиллер знали, что на этом же языке будут говорить Гитлер и ты, они бы выучили иврит!

Треснула и залилась кровью губа.

– Больше ни слова в моем присутствии на русском! – приказал фон Клотц. – Иначе придется учить снова.

– Да пошел ты!

А вот не надо было приближать мое лицо так близко к своему, Фрицци! Получи теперь кровавый плевок в морду!

– Швайне! – заорал немец, отпустив наконец волосы девушки и отшатнувшись. – Руссише швайне!

– На себя посмотри, родимый, – улыбнулась Вика, поворачивая голову к раненой руке.

И улыбка, только-только выбежавшая на окровавленные губы, растерянно сползла, сменившись гримасой отчаяния.

Никакой повязки на руке не было!

Вернее, она была, но сделанная из края ее майки.

Собственно, этот рваный лоскут, наспех намотанный вокруг раны, и повязкой-то назвать было нельзя, потому что он не закрыл полностью следы укусов.

И было видно, что никаких швов там нет. Правда, рана выглядела поджившей и болела не так сильно, но это, скорее всего, из-за листьев подорожника, прилепленного сверху.

Когда она все это сделала, Вика не помнила. Но она вообще мало что запомнила из своего бега по лесу, слишком много всего произошло: фон Клотц, волки, потом тот зверюга, игравший с ней в догонялки…

Она просто устала, дико устала, и организм не выдержал, отключив сознание.

И включив галлюцинации. Такие живые, такие реальные, такие…

– Ну почему, почему они меня не загрызли! – простонала Вика, обессиленно привалившись к стволу дерева.

– Кто, волки? – шмыгнул носом Васятка. – Вот и мы удивились, когда тебя тут нашли. Вчера полдня следом шли, сразу после того как босса нашли. Нас собаки вели. Ровненько так шли, быстренько, думали, до темноты управимся. А потом волчара здоровый из чащи прямо на нас вылетел – да на Лорда! Мы не успели ружья поднять – а уже ни его, ни Лорда, только визг собачий да хрип. Решили не рисковать больше, остановились, костер разожгли, всю ночь дежурили по очереди, чтобы опять зверюга нас врасплох не застал. Если честно, мы с Прохором хотели утром обратно идти – ты ведь одна ушла, без оружия, но босс велел продолжать поиск. И уверенно так двинул в сторону горы. И тут чертовщина началась – мы кругами ходили где-то часа два. Словно черт нас водил – снова и снова к одному и тому же валуну здоровенному приплетались. А потом вдруг раз – и ты лежишь себе так спокойненько, дрыхнешь, словно в гамаке дома, а не в диком лесу! Хотя, как вижу, – он кивнул на покусанную руку, – ты тоже встретилась с местными зубастиками?

– Все рассказал? – криво усмехнулся фон Клотц. – А теперь хватит болтать, поднимайте мою милую женушку и следите, чтобы снова не сбежала. Мне не терпится поскорее добраться до дома – у нас же сегодня первая брачная ночь!

Помощники глумливо загыгыкали, а Вике захотелось умереть.

Глава 36

Тоска. Глухая, беспросветная, как осенний туман. И такая же серая…

Первые дни после возвращения в дом фон Клотца были окрашены хоть какими-то красками, пусть и черными в основном, но тогда у Вики еще имелись чувства. Ненависть, гнев, ярость, отвращение, ужас, боль, отчаяние, снова боль, едкая щелочь унижения, отвращение, омерзение и снова боль…

Он бил ее за все, душка Фрицци. Насиловал и бил, не до полусмерти, а скорее так, чтобы поучить. И заставить понять, кто в доме хозяин. И сломать, сделав из пленницы послушную восковую куклу – лепи из нее, что хочешь.

Вику больше не выпускали из ее комнаты-камеры наверху. Дышать свежим воздухом она могла только через окно, еду и питье ей приносил фон Клотц, его подручные сюда не допускались – мало ли что взбредет в их пустые головы, и потом тест на ДНК покажет, что к единственному оставшемуся в живых потомку бабули Демидовой Фридрих фон Клотц не имеет никакого отношения!

И вся его затея, на которую ушло столько денег и сил, а главное – времени, покатится псу под хвост.

А самого Фрицци могут и снова в тюрьму отправить, куда ему совершенно не хочется.

Понятно, что Василий и Прохор, несмотря на скудость ума, все же понимают, чем грозит им покушение на собственность босса, но все же – гормоны, спермотоксикоз и все такое. Они ж тут торчат безвылазно вместе с боссом, а баб в хозяйстве нет. Вот и топчутся парнишки под окнами пленницы, надеясь увидеть ее голую.

Фридрих не раз их видел, когда «навещал» свою «женушку». Стоят, слюни пускают, пыхтят возбужденно.

Завидуют.

Вот только не знают, что завидовать особенно нечему. Если в первые дни Вика сопротивлялась, отбивалась и даже пыталась кусаться, что возбуждало немца еще сильнее, то теперь она лежит резиновой куклой, безучастно разглядывая потолок. И наслаждение превратилось в механические упражнения – пришел, завалил, попыхтел, ушел.

Быстрее бы она забеременела, что ли! А то даже бить скучно – она больше не плачет, и темно-карие глаза не полыхают больше гневом и яростью, они словно покрылись серым налетом, как старая плитка шоколада.

Правда, упорно продолжает говорить только на русском языке и, когда к ней обращаешься на немецком, молчит, делая вид, что не понимает.

Но поскольку разговаривать им особо не о чем, это не особо напрягает.

Разговаривать было действительно не о чем. И думать – тоже. Потому что думать – это или вспоминать, или надеяться, а ни того, ни другого Вике больше не хотелось.

Ей ничего больше не хотелось, и в первую очередь жить.

Все равно фон Клотц ее ликвидирует, как только она перестанет быть нужной. Он сам это говорил, причем не раз, наслаждаясь своей безграничной властью над пленницей.

«Сначала ты мне родишь ребенка, моя маленькая Викхен. Хотелось бы мальчика, но сойдет и девочка, главное, чтобы здоровый был, без отклонений. Если с ребенком что-то не так будет, утоплю в ведре, и начнем снова, пока не родишь здоровенького. Но надеюсь, что с первого раза все получится как надо, мне неохота торчать тут с тобой очень долго, скучно. Ну вот, а когда родишь, месяца три еще поживешь, потому что ребенку надо подрасти, окрепнуть для перелета в Германию. А ведь всем известно, что в первые месяцы жизни нет ничего полезнее для малыша, чем материнское молоко. Вот и будешь кормить нашего ребенка. Ну а потом… – В этом месте он обычно всегда делал паузу, жадно высматривая на лице пленницы следы страха. Не обнаружив ничего – откуда взяться эмоциям на восковой маске? – озлобленно продолжал: – А потом ты нам с ребенком больше не понадобишься, и мы оставим тебя здесь. В полное распоряжение Проши и Васи. Они могут делать с тобой все, что им в голову взбредет, и пока не надоест. Сколько ты проживешь после нашего отъезда, я не знаю. Зависит от твоего поведения и фантазии парней. Но в любом случае ты отсюда никогда не выйдешь. Живой не выйдешь. Если только вынесут тебя, чтобы в лесу закопать. Или зверью отдать тело, чтобы не возиться с лопатой. А мы с малышом, когда утрясем все формальности с твоей бабулей, найдем себе более подходящую маму, настоящую немку, которая поможет мне правильно воспитать подпорченного славянской кровью сына. Ну, или дочь. А сейчас давай, прижмись к плечу своего милого Фрицци и с улыбкой посмотри в объектив – бабушка должна видеть, как ты любила меня. С улыбкой, я сказал! Ну?!»