Читать книгу "Секс без людей, мясо без животных. Кто проектирует мир будущего - Дженни Климан"

***

Иногда, чтобы понять, к чему все придет, надо вернуться к началу. После месяцев электронной переписки я наконец сижу напротив Марка Поста. И он рассказывает мне, как часто ест колбасу.

— Если честно, я каждый день кладу колбасу на бутерброд, — говорит он, голландец до мозга костей, несмотря на американский акцент. — И по вечерам мы иногда тоже едим мясо. Я ем мясо не меньше других.

Я приехала к Марку в Университет Маастрихта, где его мятая коричневая рубашка и темно-зеленые штаны красиво контрастируют с рыжим ковром и желтыми стенами кабинета. Он выше даже Майка Селдена, у него проглядывает маленькое брюшко, на голове видны залысины и седина, наш разговор перемежает его добродушный смешок — «а-ха-ха-ха-ха» — как пулемет. В университете Марк — профессор физиологии, но еще он кардиохирург, научный руководитель самого большого европейского стартапа чистого мяса Mosa Meat и очень занятой человек. Мне повезло, что я здесь. Но и Марк тоже везунчик: судя по тому, что он рассказывает, вся индустрия культивированного мяса существует только благодаря череде случайностей, неявок, совпадений и непреднамеренных происшествий.

Все началось со страсти и решительности 81-летнего человека, объясняет Марк. Уиллем Ван Элен был голландским предпринимателем, мечтавшим о мясе без жертв, культивированном из клеток, еще с тех пор, как на себе испытал жестокость и голод в японском лагере для военнопленных. Ван Элен знал, что для воплощения мечты в реальность нужно действовать. «Ради этого он уговорил ученых из трех университетов — в Утрехте, Амстердаме и Эйндховене — подать заявку на грант голландского правительства», — рассказывает Марк. Голландское правительство согласилось раскошелиться на достаточную сумму, чтобы спонсировать проект культивированного мяса в течение пяти лет начиная с 2004-го.

Но энтузиазм еле теплился. «Никто из первоначально привлеченных ученых культивированным мясом не интересовался. Все пользовались этим как прикрытием для собственных идей». Они работали над проектом, пока могли продвигать существующие исследовательские интересы: университет Эйндховена больше стремился разработать модель образования пролежней, чем что-либо съедобное. Марк пришел через два года после начала проекта, когда заболел научный руководитель из Эйндховена. «Мне просто показалось, что это прекрасная идея. Чем больше я о ней узнавал, тем больше воодушевлялся».

О своей работе Марк рассказывает с горящими глазами. Его заразительный энтузиазм оказался основополагающим для успеха чистого мяса, но талант к коммуникациям обнаружился только из-за новой череды совпадений в 2009 году. «Одним дождливым четвергом я ехал на поезде, приходил в себя после скучного собрания в Гааге (а большинство собраний в Гааге очень скучные, а-ха-ха-ха-ха), и мне позвонила журналистка из The Sunday Times. Тогда я даже не понял, что такое The Sunday Times». Никто из ученых, ответственных за общение с прессой, сейчас недоступен, сказала журналистка, не мог бы Марк ответить на несколько ­вопросов? «Мне больше нечем было заняться, так что я сказал — давайте. И это стало началом шумихи в СМИ, потому что ее статья пошла на передовицу и AP с Reuters разослали ее по всему миру. Внезапно я стал ведущим специалистом».

Когда в том же году деньги правительства закончились (го­лландское министерство экономики не видело коммерческого потенциала в том, чем они занимались: «Знаю, сейчас они об этом жалеют», — смеется Марк), он уже осознал силу СМИ и импульс, который они могут дать спонсированию проекта. А благодаря Орону он увидел, что создание мяса можно превратить в развлекательное шоу. «Я подумал: почему бы не сделать колбасу и не предъявить ее публике вместе с хрюкающей на сцене свиньей, давшей для нее клетки», — говорит Марк. Свинья стала бы живой рекламой области, в которой они были первопроходцами.

Но даже для производства колбасы требовалось 300 000 евро — на оплату труда и ингредиентов. Марк пробавлялся ограниченным финансированием, пока ему ни с того ни с сего не позвонили, как оказалось, из офиса Сергея Брина. «Они хотели поговорить о моей работе, я согласился. В то время я говорил об этом проекте со всеми, почему бы и нет». На голландский национальный праздник в ­Маастрихт прилетел один из помощников Брина, и Марк ­рассказал ему о своих планах на перформанс со свиньей и колбасой.

— И тогда он сказал: «Что ж, Сергей хочет это спонсировать». Я понятия не имел, кто такой этот Сергей. Он говорил так, будто его должны знать все, так что я притворился, что тоже знаю. А-ха-ха-ха.

Марку дали две недели на двухстраничную заявку.

— Я спросил: «На какую сумму можно рассчитывать?» Он сказал: «О, пара миллионов». Я сказал: «Мы это сделаем». А он мне: «Кстати, это не может быть колбаса, это должен быть гамбургер». Не представляя, насколько это сложнее, я ответил: «Ладно, давайте».

— Почему именно гамбургер? — спрашиваю я.

— Потому что это Америка.

— А почему гамбургер намного сложнее?

— Потому что он должен выглядеть как мясо. Колбаса может быть чем угодно. В нее кладут что хотят. С гамбургером все иначе: нужно делать волокна, похожие на мясо. Но в конце концов мы этого добились.

К Марку сложно не проникнуться симпатией. В этом странном мире чистого мяса он больше всех может претендовать на то, чтобы к нему относились серьезно, и в то же время он скромный до самоустранения, единственный, кто готов по-настоящему посмеяться над собой. Возможно, потому что видит, каким умеренным оказался его успех. Возможно, потому что был ученым почти 40 лет и больше не нуждается в чьем-то одобрении. А может, и потому, что он не стартапер из Кремниевой долины.

Сама презентация прошла в телестудии в западном Лондоне, где раньше снимали шоу TFI Friday. Офис Брина нанял пиар-компанию Ogilvy. «Я так и не видел чек, но уверен, что это было еще дороже, чем весь гамбургер, — говорит Марк. — Мы даже думали о том, чтобы бургер приготовил Ферран Андрия [107], а пробовали его Леонардо Ди Каприо и Натали Портман. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!» В конце концов они выбрали менее гламурный сценарий, чтобы не отвлекать внимание от науки. Но это все равно было шоу, причем успешное, тогда как первый перформанс Орона — гораздо более развлекательный, но прошедший без поддержки пиарщиков — канул в прошлое без следа.

— Вас удивило, сколько об этом писали? — спрашиваю я.

— Удивило, да. Я понимал силу нашей истории, но все равно сидел как на иголках и думал: надеюсь, они все не испортят, — Марк заговорщицки понижает голос. — Чтобы вы представляли, насколько мы все в то время были наивны, буквально за день перед шоу представители Ogilvy собрали нас всех в комнате и спросили: «Зачем вы это делаете?» — а я такой: «Что?» Я правда не подумал о посыле. Мне даже пришлось задуматься — а зачем я это делаю? Мы нашли две причины: во-первых, мы хотим показать публике, что это вообще возможно, что технология существует, и во-вторых, нам всем нужно задуматься о том, как мы будем производить мясо в будущем, что текущее мясное производство не вечно. Весомая третья причина состояла в нашем желании подзаработать, но об этом мы не стали говорить. А-ха-ха-ха.