Читать книгу "Право на ответ - Энтони Берджесс"

Для меня жизнь протекала почти так же блекло, как в отпуске, но стала гораздо теплее. Хотя не было и проблеска для начала корабельного романа, а в библиотеке присутствовали в основном Невил Шют[54] и А. Д. Кронин, бармены полагали, что беседы с посетителями нарушают субординацию, а палубных игр я не переношу. Но в Порт-Саиде меня ждала фотография креста на рыночной площади в Банбери, а на обороте краткая и срочная депеша от мистера Раджа: «Крайне важный вопрос. Необходимо узнать, возможна ли любовь без чувственного желания. Ответьте обстоятельно».

Обозревая мрачный горизонт Порт-Саида, я заметил, что статуя де Лесепса[55] исчезла, и почувствовал черную враждебность к жирным кольчатым египтянам, которые штамповали паспорта в баре второго класса. На берегу вечером ко мне пристал драгоман, египетский бочонок в пальто шоколадного цвета. Карточка представляла его как Мохамеда Камала Абула Хера, но он попросил: «Называй меня Джок». Не было языка, которого он не знал бы, и вдобавок он владел семью прилежными английскими диалектами. Куда бы мы ни шли, везде висели портреты Старшего Брата – Президента, а в витрине с фотографиями школьной гимнастики я прочел: «Современный Египет. У нас никогда не унывают». Настроение мое слегка приподнялось.

Я пил пиво «Стелла», а Джок, соответственно, скотч в ночном клубе – отюрбаненные официанты, сирийские сводники в американских костюмах, две луноликие хозяйки по имени Паллада и Афродита, разлагающийся французский оркестр. Пассажиры мужского пола материализовались там же, внезапно обретя говяжье-красный цвет лица и чавкая. Под аплодисменты и барабанную дробь закружился и заколыхался живот плясуньи-гречанки – охровый, складчатый, дендросоматический. С неподвижной казеозной улыбкой она потрясла телесами в такт музыке и принялась взгромождаться на столы. Мне стало страшно, я совсем не хотел, чтобы она взгромоздилась и ко мне.

– Бумагу, – попросил я Джока, – бумагу, скорей. Мне надо написать кое-кому.

– Кертас! – крикнул Джок официанту (ну или что-то подобное).

Принесли блокнот с листами в линейку, и я начал писать мистеру Раджу. Я писал в бешеной сосредоточенности, прислушиваясь, словно к шторму, к надвигающемуся танцу живота: «Вы подразумеваете платоническую любовь. Я не думаю, что это возможно между мужчиной и женщиной, если у них не огромная разница в возрасте, препятствующая сексуальному влечению, – и то сомнительно, или в том случае, когда кто-то из них обладает прекрасным умом, но уродливым телом. – Плясунья извивалась уже за два стола от нас. – Я полагаю, что вы задаете этот вопрос не из абстрактного любопытства, а на самом деле испытываете то, что кажется вам любовью. И скажу вам вот что: берегитесь. Не входите в слишком тесные отношения ни с кем. Я думаю, что женщина, о которой…» – И вот эта долбаная гастротерпсихора уже взобралась на мой стол и жирной голой ногой трепала меня под подбородком. Я поднял глаза, слыша вокруг говяжье-красный смех. За милю надо мной возвышалась мясистая гора ее пуза, еще милей выше – пара выщипанных подмышек. Я был застигнут на воздевании взора в процессе нечаянного поклонения. Потом эта женщина сбила ногой мой наполовину полный бокал с пивом «Стелла», залив письмо мистеру Раджу и окатив мои колени мокрым холодом. Все это было весело и должно было приниматься с благодушием, как настаивал говяжье-красный смех, как требовал улыбчивый портрет Насера. «У нас никогда не унывают».

Так или иначе, письмо мистеру Раджу не было отправлено из Порт-Саида. Я отплатил Джоку множеством полукрон и пиастров, и он с чувством облобызал мне руки. Британец, прошептал он, всегда будет ему другом. Потом я вернулся на корабль, готовый к Суэцу и Красному морю. На верхней ступеньке сходней я встретил лохматого старину шведа, он пытался провести на борт пожилую арабскую проститутку, звенящую браслетами, и рыжебородый ночной вахтенный в ортопедическом ботинке сказал ему, что это невозможно.

– Omöjlig, – сказал я, что означало «невозможно», и швед решил, что это шутливый намек на его почтенный возраст.

С тем я их покинул, ушел в каюту, поспал, и Чучу принес утренний чай, когда корабль тащился сквозь пейзаж, означавший, что мы уже в Канале.

– Роемпёт, – сказал Чучу, указывая на траву, – дьям, – сказал он, когда мы прошли в дюйме от башни с часами. Жизнь казалась ему чудом.

В Красном море, с его громовыми холмами Яхве и с его чертовыми каменными скрижалями тяжко грохочущего закона, я поближе познакомился с миссис Торп – половинкой медовомесячной пары. Другая половинка болела в каюте, съев в Порт-Саиде что-то несъедобное. Престарелый швед только что не рычал на меня, даже не говорил «Tack», когда я передавал ему уксус. Так что меня прибило к миссис Торп. Сначала во время трапез, а потом и на палубе, и в холлах. Ее, сказала она, зовут Линдой. Несмотря на худобу, Линду нельзя было назвать неаппетитной. В своем вечернем платье пламенной окраски она и извивалась, как пламя.

За обедом я спросил ее:

– Как он, получше?

Старший корабельный состав надел обеденные кители, на галерее играло трио, после обеда ожидались танцы.

– Доктор, – ответила она, – полагает, что его следует поместить в изолятор на пару дней. Его все время рвет. Я совсем не сплю.

– А раньше вы спали больше?

– О да, – откликнулась она. – Как бревно. Ой, я поняла, что вы имеете в виду, – хихикнула она.

Престарелый швед с кислой миной изучал меню сверху донизу, словно расписание поездов.

– Ну, нельзя же такое говорить, – смутилась она.

Будь у нее веер, она бы игриво хлопнула меня им по руке. Трио играло Роджерса и Хаммерстайна[56]. Миссис Торп усердно поглощала каждую перемену блюд, снаружи мрачный и беспощадный скалистый библейский край сверкал и пророчествовал. Я заказал еще вина. Бесплатный напиток на древесном спирте, поданный после обеда, пить было невозможно, так что для себя и миссис Торп я попросил «Гран Марнье». Мы успешно продолжали обживать приятный вечер, и во время танца у спасательных шлюпок (ну почему всегда эти шлюпки?) я поцеловал ее.

В основном именно краткий спазм интереса к миссис Торп помешал мне написать еще одно письмо, на этот раз не подмоченное пивом из-за пузатой плясуньи, чтобы потом отослать его мистеру Раджу из Адена.