Читать книгу "Пока смертные спят - Курт Воннегут"

– Я подхвачу бронхит. И сам подумай, как наемный труд воздействует на мой дух – необходимость лизать сапоги, поддакивать, пресмыкаться…

– Действительно, наемный труд – это просто ужасно.

Раздался стук в дверь, и вошел Джино.

– А, ты еще здесь, – сказал он мне. – Привет, Ники, вот тебе утренняя газета. Я уже прочитал, мне она не нужна.

– Мы тут, маэстро, ведем беседы о неуверенности в завтрашнем дне, – сообщил я.

– Да, тема неисчерпаемая, – проговорил Джино задумчиво. – Эта беда ломала хребты покрепче наших и украла у мира бог весть сколько красоты. Сколько раз я подобное наблюдал, подумать страшно.

– Со мной такого не случится! – с жаром вскричал Ники.

– А что ты тут можешь сделать? – Джино пожал плечами. – Подашься в бизнес? Нет, ты слишком тонкий и артистичный. Конечно, если ты все равно соберешься пойти мне наперекор и попробовать, искать надо в разделе объявлений. Но я против. Это ниже твоего достоинства. Ты мог бы вложиться во что-то, сколотить состояние, а потом быстренько продать все и посвятить себя раскрытию голоса… но мне эта идея не по душе. Я чувствую за тебя ответственность.

Ники вздохнул.

– Давайте сюда газету. Обывателям не понять, какую цену платит артист, чтобы расцветить их жизнь красотой. – Он повернулся ко мне как к воплощению всех обывателей на свете. – Ты хоть понимаешь, о чем я?

– Я, пожалуй, займу выжидательную позицию по этому вопросу, – сказал я.

– Ники, – произнес Джино веско, – прошу тебя об одном. Обещай мне, что не дашь бизнесу полностью завладеть тобой. Обещай мне, что всегда будешь помнить о главном – о стремлении к музыке.

Ники ударил кулаком по столу.

– Да ради всего святого, Джино! Уж вы-то, человек, который знает меня не хуже родной матери! Как у вас язык-то повернулся?!

– Прости.

– Ладно, что тут есть в этой дурацкой газете…

В день переезда Ники настоял, чтобы я отвлекся от своих пустячных дел на нечто гораздо более важное – его дела. Он два дня носился по городу, рассматривая то, что предлагалось в разделе «Бизнес на продажу».

– Откуда у меня возьмется тысяча долларов?! – прокряхтел я, закидывая кресло в кузов нанятого грузовика.

Даже не подумав предложить мне помощь, он с кислой миной наблюдал за моими потугами, оскорбленный тем, что я не уделяю ему всего своего внимания.

– Ну хоть пятьсот.

– Ты с ума сошел. Я в долгах как в шелках. Машина, новый дом и ребенок на подходе. Если б индейка стоила пять центов за фунт, я б и клюв не смог купить.

– Ну и как, скажи на милость, мне тогда приобрести эту пончиковую?!

– А я тебе что, фонд Гуггенхайма?!

– Банк даст мне четыре, если я вложу четыре своих. Ты упускаешь золотую возможность! Эта пончиковая в год приносит десять тысяч. Мне все расписали. Легкие десять тысяч в год! – В голосе Ники слышался восторг. – Двадцать семь долларов в день, только руку протяни! Машина делает пончики, ты покупаешь готовую смесь для теста – и все, знай сдачу отсчитывай!

Из моей квартиры вышел Джино, неся две лампы.

– А, вернулся из банка, Ники?

– Они готовы одолжить мне только половину. Представляете? От меня тоже надо четыре тысячи.

– Немалая сумма…

– Да это мелочь! Сейчас пончиковая приносит хозяину десять тысяч в год – при том, что он не дает рекламы, не предлагает новых вкусов, не беспокоится насчет хорошего кофе к своим пончикам и даже… – Ники осекся и продолжил уже без всякого энтузиазма: – Короче, он не занимается всякими глупыми ухищрениями, к которым приходится прибегать ради наживы. Ладно, к черту все…

– Ну да, забудь ты про эти десять тысяч в год, – поддержал его Джино.

Час спустя, наконец все погрузив, я влез в кабину и повернул ключ зажигания. Из дома вдруг вылетел Ники.

– Глуши мотор! – крикнул он.

Я повиновался.

– Говорю тебе, Ники, мне даже десятка, которую ты задолжал, по карману бьет.

– Да не нужны мне твои деньги.

– Что, решил оставить эту идею? Хорошо. Мудрое решение.

– Нет. Деньги за меня вложил некий пассивный компаньон. Узнал обо мне от банка.

– И кто это?

– Неизвестно. Он пожелал назваться анонимным любителем оперы. – В голосе Ники звучал триумф. – Прямо как в старые времена. У меня появился меценат!

– Первый в истории искусства меценат, поддержавший торговца пончиками.

– Это к делу не относится!

– Ники! – Джино высунулся из дверей своей квартиры на полуподвальном этаже. – Ты чего раскричался?

Ники печально глянул на него.

– Я подписался на этот бизнес, маэстро, – сообщил он, виновато потупившись.

– Что ж, ради величия приходится страдать, – ответил ему Джино.

Ники покивал.

– Я возьму другое имя. Не стану делать этого под фамилией Марино.

– Да уж будь любезен, – сказал Джино.

Ники задумался.

– Джеффри, – провозгласил он. – Меня будут звать Джордж Б. Джеффри.

– Ну, иди торговать пончиками, Джордж, – благословил его Джино.

Хотя моя новая жизнь никак не пересекалась с новой жизнью Ники, мне было достаточно развернуть первую попавшуюся газету, чтобы убедиться: он все еще в деле. Он следил за тем, чтобы чуть ли не в каждом номере печатных изданий была его маленькая рекламка. И я не уставал поражаться тому, как разнообразно он нахваливает свои пончики.

– Может, нам следовало бы съездить к нему и купить у него пончиков? – как-то за завтраком спросила моя жена. – Может, он обижается, что мы ни разу не заглянули.

– Наоборот, – возразил я. – Мы нанесем ему смертельную обиду, если туда заявимся. Ему и так стыдно, не хватало только, чтобы старые друзья любовались на него за этим занятием. В гости к нему пойдем, когда все это будет позади – либо он разбогатеет, либо разорится, но в любом случае вернется к урокам у Джино.

Минуло примерно полгода с тех пор, как Ники решил продаться за презренный металл. И вот тем же утром после разговора с женой я поджидал свой автобус на остановке под светофором и вдруг услышал пение. Я подумал, что кто-то возмутительно громко включил радио в автомобиле. Подняв глаза от газеты, я с удивлением увидел перед собой огромный пончик – футов шести в высоту, на четырех колесах, с ветровым стеклом и бамперами.

Внутри пончика сидел не кто иной, как Ники, и, запрокинув голову, самозабвенно распевал, сверкая белыми зубами. Безумной жизнерадостностью песня определенно добирала то, что недотягивала мелодичностью.

– Ники, дружище! – закричал я.