Читать книгу "Невидимки - Чак Паланик"

- Так нет же! - говорит он. - В коробке оказалось вот это дерьмо.

Манус достает из багажника большой пузатый серебряный чайник и смотрит на свое искаженное отражение в его блестящей выпуклой стенке.

- Можете себе представить? Мне подарили целую коробку проклятых фамильных ценностей, которые никому не нужны!

Точно так же, как я швырнула в камин табакерку Эви, Манус забрасывает пузатую серебряную посудину куда-то во тьму.

Чайник пролетает мимо утеса, падает вниз и приземляется так далеко от нас, что мы не слышим ни единого звука.

Не поворачиваясь к машине, Манус хватает из багажника очередную фамильную ценность. Серебряный подсвечник.

- Мое наследство!

Заброшенный в темноту, подсвечник несколько раз бесшумно переворачивается в воздухе и исчезает из виду. Наверное, так же тихо летают искусственные спутники.

- Вы понимаете, - спрашивает Манус, загребая рукой из багажника пригоршню колец для салфеток, - что я имею в виду, когда говорю, что родители - это Бог? Ты, естественно, питаешь к ним любовь и хочешь знать, что они всегда рядом, но практически никогда их не видишь, если им от тебя ничего не нужно.

Серебряный электротермос взмывает вверх и летит ввысь, ввысь, ввысь, к самым звездам, потом - вниз. И приземляется где-то между домами со светящимися телевизионной синевой окнами.

После того как костные осколки срастутся внутри пересаженной на ваше лицо кожи, пластический хирург попытается создать из всего этого нечто такое, при помощи чего вы сможете разговаривать, есть, на что вы сможете наносить косметику.

За операцией последуют годы жутких мучений.

Годы надежды на то, что результат многочисленных экспериментов и страданий окажется лучше, чем лицо без челюсти.

Годы рассматривания себя в зеркале и опасений.

Манус хватает из багажника белую свечу.

- Моя мама, - говорит он, - преподнесла мне на прошлое Рождество еще один подарочек. Коробку с вещами, которые она хранила с первых дней моей жизни.

Только взгляните на это! - Он показывает нам свечу. - Моя крестильная свеча!

Манус зашвыривает свечку во тьму.

Вслед за ней летит туфелька из бронзы.

И крестильный наряд.

И горстка детских зубов.

- Будьте вы прокляты! - орет Манус. - Сказочные зубки!

Очередная жертва Мануса - локон светлых волос в медальоне на цепочке. Он вылетает из его руки и с приглушенным звоном исчезает во мраке.

- Она сказала, что дарит мне эти штуковины, потому что у нее нет для них места, - выкрикивает Манус. - Вовсе не потому, что желает от них избавиться.

Гипсовый слепок, сделанный руками ученика начальной школы, следует за кулоном.

- Знаешь ли, мамочка! - восклицает Манус. - Если вся эта дребедень больше не нужна тебе, мне она тоже ни к чему.

Перенесемся в те моменты, когда Бренди заговаривает со мной о пластической хирургии. Я сразу вспоминаю о лоскуте на питающей ножке. И о реабсорбции. И фибропласте. И губчатой костной массе. И о годах надежды и страданий.

Ну как тут не рассмеяться?

Смех - единственный звук, который я могу издавать своим горлом и значение которого понятно людям.

Бренди, ее королевское величество с лучшими побуждениями и огромными силиконовыми сиськами - настолько огромными, что ей сложно стоять прямо, - она говорит:

- Ты хотя бы вникни в то, насколько обширны возможности современной медицины.

Разве тут прекратишь смеяться? Я хочу сказать Шейну, что не нуждаюсь в столь заботливом к себе отношении.

Что намерена продолжать носить свои вуали. Если я не могу быть красивой, тогда буду невидимой.

Перенесемся к серебряному черпаку для пунша, улетающему в никуда.

К чайным ложкам, следующим за ним.

К табелям успеваемости ученика начальной школы, к рисункам с уроков рисования, упархивающим во мглу.

Манус мнет лист плотной бумаги.

Свидетельство о рождении. И рвет его на мелкие клочки.

И, обнимая себя, начинает раскачиваться, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки.

Бренди смотрит на меня, явно чего-то ожидая.

Я пишу пальцем в грязи:

манус где ты сейчас живешь?

Я чувствую нежные прикосновения чего-то прохладного и влажного. Начинается дождь.

Бренди поворачивается к Манусу и говорит:

- Послушай, я не желаю знать, кто ты такой, но, если бы у тебя был выбор, кем бы ты стал?

Манус качает головой и отвечает:

- Единственное, что я знаю, так это то, что не старею. Что не хочу стареть.

Руки Мануса скрещены на груди, он раскачивается, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки. Манус упирает подбородок в грудь и, раскачиваясь, смотрит на каменистую почву и осколки.

Дождь усиливается. Уже нельзя уловить ни запаха моих опаленных страусовых перьев, ни аромата "Лер дю Там" Бренди.

- Значит, ты будешь мистером Денвером Омлетом, - говорит Бренди. - Мистер Омлет, познакомьтесь с Дэйзи Сент-Пейшнс. - Рука Бренди, украшенная перстнями и кольцами, взмывает вверх и мягко опускается на сорокашестидюймовое силиконовое великолепие. - А это… Это Бренди Александр.

Глава двадцать первая

Перенесемся на одну из наших с Бренди встреч в кабинете логопеда. Бренди застает меня в тот момент, когда мои руки под вуалями и покровами. Я ощупываю остатки своих зубов, осторожно прикасаюсь к рельефной поверхности шрамов, сухой и туго натянутой, трогаю края горла с внутренней стороны, смоченные слюной.

Бренди говорит, что я не должна изучать себя так тщательно.

- Дорогая, - мягко произносит она, - в моменты, подобные этому, советую тебе рассматривать собственную персону как диван или газету. Как что-то созданное другими людьми, но не вечное.

Открытые края моего горла на ощупь кажутся синтетическими и ребристыми, определить их размеры и описать форму очень сложно. А еще они жесткие. Примерно такие, как верх открытого платья без бретелей или сплошного купальника, укрепленный проволочной или пластиковой опорой. Жесткие, но теплые. Костяные, но покрытые мягкой теплой кожей.

Не восстановленная нижнечелюстная эктомия подобного типа до момента удаления трахеотомической трубки может стать причиной ночного апноэ, так считают врачи. Во время утренних обходов они разговаривают между собой.

Люди никогда меня не поймут.

Доктора считают, что до тех пор, пока они не восстановят мою челюсть или хотя бы ее подобие, каждый раз, когда я засыпаю, я подвергаюсь опасности умереть. Я могу просто перестать дышать и не проснуться.