Читать книгу "Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - Станислав Бахитов"

З. Бауман связывает современный кризис общественного сознания с особенностями неолиберальной стадии развития западного капитализма, начавшейся с 1980-х годов. При всей важности этой стадии в развертывании кризиса хотелось бы отметить, что и ранее капиталистическая культура содержала в себе условия современного кризиса, прежде всего в своей структурной мозаичности, являвшейся прямым следствием растущего отчуждения труда. Как пишет С. Г. Кара-Мурза: «Мозаичная культура и сконструированная для ее воспроизводства новая школа („фабрика субъектов“) произвели нового человека – „человека массы“. Это полуобразованный человек, наполненный сведениями, нужными для выполнения контролируемых операций. Человек самодовольный, считающий себя образованным, но образованный именно чтобы быть винтиком, – „специалист“» [60, 139].

Таким образом, современный сциентистский кризис является прямым следствием усиления капиталистическо-бюрократического отчуждения труда. Особенностью современной России, связанной с исторической значимостью в ее структурной организации так называемого «азиатского» (политарного) способа производства, является повышенная роль бюрократической составляющей отчуждения. Это хорошо известно всем гуманитариям, пишущим статьи для журналов, рецензируемых ВАК, и работающим над диссертациями. Каких только требований здесь не возникает! Одни журналы требуют, чтобы цитирование не превышало 20–25 % текста, а цитирование одного автора – 6 %. Конечно, текст с большим количеством цитат читать тяжело, но научные и философские тексты – это не художественная литература. Их достоинства далеко не всегда прямо связаны с легкостью стиля, достаточно вспомнить работу В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». В некоторых науках, например в историографии, истории науки и истории философии, обильное цитирование, можно сказать, жизненно необходимо. А без этих наук трудно представить себе и развитие социально-гуманитарного познания в целом, так как именно они во многом обеспечивают для ученого возможность рефлексии. Как пишет С. Г. Кара-Мурза: «Именно рефлексия дает возможность поступательного движения в познании реальности – в каждый момент настоящего мы должны иметь в виду тот прошлый запас знания, который приращиваем сейчас, ибо эту новую частицу знания мы встраиваем в изменяющуюся структуру того знания, которым обладали вчера, год или десять лет назад» [65, 388]. Можно сколько угодно ругать кумулятивную модель развития науки, но без накопления положительных знаний и вторичной рефлексии по их поводу ни одна современная наука развиваться не может.

В других журналах пытаются четко разделить статьи по научным дисциплинам, отделить философию от истории, историю от политологии и т. д. В последнее время эта позиция нашла мощную поддержку в ВАК, потребовавшей от диссертантов, чтобы научные статьи писались только по той дисциплине, по которой готовилась диссертация, и печатались только в журналах соответствующего профиля. Интересно, а к какой научной дисциплине следовало бы отнести работу В. И. Ленина «Империализм как высшая (последняя) стадия капитализма» или книгу «Франсуа Рабле и народная культура Средневековья» М. М. Бахтина? Более вредного постановления для развития науки придумать трудно. Здесь, кстати, можно увидеть явное единство оценок и у марксистских, и у немарксистских ученых и философов. Так, Ф. Энгельс в «Диалектике природы» писал: «Подобно тому, как одна форма движения развивается из другой, так и отражения этих форм, различные науки, должны с необходимостью вытекать одна из другой» [137, 216]. А К. Манхейм предупреждает: «Схемы специализации, изолирующие определенные аспекты реальности друг от друга с целью более детального, “местного” анализа, должны уже в самом начале их создания нести в себе некоторые черты конечного синтеза, восстанавливающего и ясно отображающего контекст исходного явления» [82, 235]. Очевидно, что усилия ВАК, направленные в данном случае якобы на повышение научности, на практике лишь усиливают сциентизм в самом негативном его понимании. Думается, что истоки этого сциентизма – социальные, они связаны с классовым характером государственного регулирования и особенностями развития мирового и отечественного (периферийно-сырьевого) капитализма.

Не лучше обстоят дела и у тех, кто транслирует научные знания в общество, у учителей. Здесь отчуждение труда стало просто колоссальным. Авторы отечественной коллективной монографии, посвященной повышению квалификации работников образования, на широком социологическом материале отмечают, что у половины учителей появляются заболевания, связанные с регулярными психологическими нагрузками. 91 % опрошенных отметили, что работа у них усложнилась, но только 51 % педагогов признались, что могут при возросшей нагрузке успешно справляться со всеми своими обязанностями. Многие учителя хотели бы сменить место работы или перестать работать, хотя в последнее время этот показатель снизился с 44,3 % до 36 % [101, 10]. На наш взгляд, все эти данные прямо говорят о социально-психологическом кризисе профессиональной среды. Не случайно, что по данным тех же исследователей половина населения считает профессию учителя не престижной [101, 10].

На наш взгляд, вся история политической деятельности интеллигенции, в противовес мнению К. Манхейма, как раз учит, что, только выступая в роли объединителя всех слоев трудящихся, она способна достигать серьезных по историческим меркам положительных результатов, в том числе и для себя. И только деятельность, в том числе социально-политическая, может предоставить выход из тупика сциентизма, переход к подлинной диалектичности мышления. И здесь можно уточнить понятие сциентизма в социально-гуманитарных науках. Это не только принципиальный отказ от гуманистических ценностей, но и отказ от анализа сущностных противоречий, превращающий науку в «игру в бисер», и разрыв с прежней научной традицией, ориентированной на понимание смысла истории (будь то история общества или история мысли), и псевдонаучное дробление предмета исследования на не связанные ни друг с другом, ни с сущностной реальностью абстракции, и подчинение исследования целям, явно противоречащим и идеям гуманизма, и поиску смысла общественного развития, и бюрократическая регламентация, ведущая к заштампованности мысли, не позволяющая увидеть новых противоречий. И за всем этим стоит растущее отчуждение пролетария умственного труда, сохраняющего остатки квазисословного самосознания, в условиях бюрократического капитализма.

С 1980-х годов в мировой исторической науке, связанной с изучением закономерностей развития капитализма, установилось (не без помощи государства и крупных корпораций и фондов) долговременное господство неолиберализма, нашедшего свое воплощение в двух вариациях: в технократической теории «постиндустриального общества» и в отрицающем саму возможность историко-философского обобщения постмодернизме. И в том, и в другом случае классическому марксистскому подходу к проблеме отчуждения труда не очень повезло. В рамках первого подхода труд рассматривался прежде всего с позиции эффективности и изменения техники. Во втором случае вместо проблемы отчуждения труда поднимались другие (хотя и связанные с ней) проблемы: отчуждение от труда, гендерная эксплуатация, экологические риски и т. д. Но замалчивание никогда не было способом решения проблемы. И ныне, в условиях разрастающегося кризиса, эта проблема во весь рост встает и перед обществом, и перед гуманитарой наукой. Специфической чертой современности (то есть последних 40 лет) стало то, что сейчас данная проблема затрагивает не только пролетариат, но и большую часть интеллигенции, что одновременно и стимулирует, и затрудняет исследование этой проблемы.