Читать книгу "Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи - Александр Керр"

Я включаю здесь чайных мастеров в число «ремесленников», потому что доподлинно известно, что все искусства Киото объединяет чай. Складные ширмы и горизонтальные свитки делаются согласно запросам мастеров чая, чтобы гармонировать с их садами и цветами. Витрина магазина Кусака на первый взгляд не имеет никакого отношения к реставрации. Но в ней раскрывается эстетика чая, а потому это истинное окно в ремесленный мир.

Во время своего расцвета Киото был городом, который освоил искусство релаксации. Это оставило множество следов, особо заметны из которых рестораны под открытым небом, которые летом размещаются на площадках на высоких сваях вдоль реки. Люди вечерами сидят там, обмахиваясь веерами – редкое для Японии зрелище, здесь не особенно распространены уличные кафе и открытые рестораны. Зимой мы с друзьями иногда ходим к храму Имамия, на север города, где друг напротив друга стоят две старые лавки абуримоти (сладких рисовых лепешек на гриле). Лавки расположены достаточно далеко от всего, поэтому в них редко заглядывают туристы. Рисовые кексы нанизывают на бамбуковые шпажки, окунают в сладкий мисо-соус и жарят над углями. Зайдя в одну из покосившихся лавок, мы садимся в комнате с татами и не спеша поедаем наши рисовые колобки, болтая о том о сем. Снаружи стоит зябкая киотская зима, но атмосфера внутри теплая и радостная.

Зайдя в одну из покосившихся лавок, мы садимся в комнате с татами и не спеша поедаем наши рисовые колобки, болтая о том о сем. Снаружи стоит зябкая киотская зима, но атмосфера внутри теплая и радостная.

Рестораны рисовых кексов едва ли можно назвать роскошными заведениями. Татами здесь старые и потертые, за садами ухаживают не очень тщательно, и вообще обстановка потрепанная, даже «бедная». Это резко отличает их от современной Японии, где слишком сильно пахнет деньгами, все лощеное, идеально аккуратное и стерильное. Но красота не ограничивается новенькими татами и чистым светлым деревом: где-то глубоко в сердцах людей «бедная» обстановка связывается с чувством расслабления и легкости.

Еще одно слово для «бедного», это ваби – девиз чайных церемоний. Оно означает «поношенный» или «скромный», и относится к использованию необработанных, простых предметов, отсутствию показной роскоши. Ваби не только преобразовало чайную церемонию, оно еще прекрасно подошло для Киото, жители которого не могли позволить себе излишеств Эдо или Осака. Обедневшие аристократы кугэ и лавочники среднего пошиба использовали ваби как орудие для утверждения своего культурного превосходства. Это была такая уловка, возведенная до уровня искусства. Коричневую чашку грубой работы ставили выше самого искусно расписанного блюда Имари, и никто даже не осмеливался спросить, почему. Бамбуковые жалюзи скрыли небольшую площадь комнат, а блестящая бумага спрятала старые татами. Ваби было уникальным достижением Киото: коврик, бамбуковые шторки, трапеза на «один укус с половиной» – все это использовалось, чтобы создать эффект превосходства над позолоченными палатами феодалов.

Потомственные великие мастера этих организаций почитаются как хранители ваби и других священных принципов японского искусства. Но что вы увидите? Мраморные вестибюли со сверкающими люстрами. Если даже хранители культуры забыли свои корни, значит болезнь Киото уже очень запущена.

Но, не считая немногочисленных реликтов вроде лавок абуримоти у храма Имамия, ваби сегодня в Киото переживает не лучшие времена. Дело в том, что город, к сожалению, охвачен болезнью. Посетите, к примеру, штаб-квартиры различных цветочных и чайных школ. Потомственные великие мастера этих организаций почитаются как хранители ваби и других священных принципов японского искусства. Но что вы увидите? Мраморные вестибюли со сверкающими люстрами. Если даже хранители культуры забыли свои корни, значит болезнь Киото уже очень запущена.

Киото ненавидит Киото. Наверное, это единственный культурный центр в мире, о котором можно так сказать. Римляне любят Рим. Пекин сильно пострадал в ходе «культурной революции», но основной урон нанесли извне, и жители Пекина все еще любят свой город. Но люди Киото не могут перенести то, что Киото – это не Токио. Они изо всех сил стараются догнать Токио, но им никогда этого не сделать. Это продолжается уже давно. Впервые я заметил это недомогание, как только переехал в Киото. Я спросил друга: «Когда возникла эта неудовлетворенность?», и он ответил: «Около 1600». Другими словами, киотосцы так и не простили Эдо узурпацию положения столицы. Когда в 1868 году император переехал в Токио, это окончательно подорвало самооценку Киото.

Нара и другие города тоже подверглись «уродофикации», но это в основном было результатом необдуманного городского планирования. В Киото же разрушения были намеренными. Людей, приехавших в Киото в первый раз, шокирует вид иглообразной Киотской башни, которая высится возле вокзала. Башня была построена в 1964 году по желанию городского правительства, она нарочито ломает линию старых черепичных крыш, вид которых посчитали старомодным. Город пытался сказать гостям: «Мы современные, мы не имеем никакого отношения к этому старью вокруг». Хотя десятки тысяч людей подписали петицию против строительства башни, это не повлияло на решение властей.

Киотская башня, как символический кол, пронзила сердце города. За ее возведением последовало стремительное уничтожение большей части старых районов, не тронули только храмы и святилища. Каждый этап был, по сути, открытой атакой муниципальной администрации на городское наследие. Самая драматическая атака произошла совсем недавно, когда перестраивали киотский вокзал. Проводился конкурс, где свои проекты представляли как иностранные, так и японские архитекторы; некоторые из проектов включали в себя традиционные элементы, такие как покатые черепичные крыши. Был также суперсовременный дизайн от архитектора Тадао Андо в форме грандиозных ворот, напоминающий те ворота, что стояли раньше на краю города. Но отборочный комитет отклонил все эти варианты и выбрал проект, отвергающий историю Киото настолько, насколько это возможно. Создателем выступил ведущий архитектор Киотского университета, а здание представляет собой гигантскую коробку со стеклянным фасадом, которая больше похожа на вестибюль аэропорта. Это самое наглядное доказательство ненависти Киото к Киото.

Город вырождался, и монахи в своих храмах, оторванные от окружающей жизни, тоже начали терять связь с тем, что они сохраняли. Раньше я часто водил гостей в Энцудзи, тихий храм далеко на севере Киото, где можно было увидеть величественный пример «заимствованного пейзажа». Вы входите через узкий коридор, а затем внезапно перед вами открывается этот пейзаж. Сад позади веранды представляет собой моховой ковер, на котором разложены вытянутые плоские камни. Вы поднимаете глаза, встречаясь взглядом с длинной живой изгородью на противоположной стороне сада. Если вы посмотрите выше, то увидите, что из-за изгороди поднимается бамбуковая роща, а позади нее – гора Хиэй, которая стоит меж двух деревьев, как картина в раме из сосен. Вид внутреннего сада и внешнего мира находятся в чудной гармонии. Я множество раз приходил в Энцудзи, и провел много приятных часов, сидя на веранде и обозревая пейзаж. Однако, когда недавно я привел сюда своего друга, то понял, что и Энцудзи подхватил киотскую болезнь. Вид был также прекрасен, как всегда, а вот «тихая» веранда стала не такой уж тихой. По шумному громкоговорителю транслировали рассказ о саде, записанный настоятелем. Мой друг довольно скоро почувствовал себя нехорошо, и мы быстро ушли.