Читать книгу "Так любят люди - Андрей Максимов"

— У меня есть новые босоножки!

Вы видели хоть одного мужика, который бы заорал, счастливый:

— У меня есть новые ботинки!

Они умеют любить жизнь.

И просто — умеют любить. Любовь — это женская история. В любви они нами командуют. Все решительные шаги совершают они.

Или они — опять они! — заставляют нас совершать эти самые решительные шаги.

Я вошел в наш двор. И не увидел, а сначала почувствовал.

Потом увидел машину.

Было темно. Тусклый свет фонарей чего-то там отбрасывал.

В машине было двое: мужчина и женщина.

И снова я не увидел, а почувствовал: Юлька.

Почему-то первое, что я сделал — выбросил букет. Ненавижу выглядеть смешным.

Я просто разжал пальцы, и цветы упали на асфальт.

Я подошел поближе. Я совершенно не боялся, что меня увидят. Я просто не думал об этом.

Я вглядывался в машину, сощурив глаза.

Видно было плохо. Из темноты появлялась голая Юлькина грудь, потом голая нога.

Было ощущение, как будто свет выхватывает все это. Как в кино.

Я не знал, что делать. Я не понимал, как это прекратить.

И еще мне почему-то стало невероятно стыдно за все, что я видел.

Я достал телефон и набрал ее номер.

Мне никто не ответил.

Тогда я поднял букет — зачем я это делал? кто мне объяснит? — и букетом постучал в ветровое стекло.

Они не обратили на меня никакого внимания.

Я выбросил букет и постучал уже кулаком.

И Юлька увидела меня.

Я готов поклясться, что видел ее огромные испуганные глаза. Хотя по всем законам физики и чего-то там еще это было совершенно невозможно.

А потом я зачем-то стоял и ждал, пока она выйдет из машины.

Я не уходил, не убегал, не орал, не бил по автомобилю.

Я просто стоял и ждал.

Она вышла, бросила мне: «Привет!» и пошла к нашему подъезду.

В квартире она начала произносить слова — много, очень много слов.

Она говорила, что после болезни ей стало казаться, что она теперь никому не нужна и не интересна; что она чувствовала, как изменилось мое отношение к ней; что ее душа и тело требовали доказательств того, что она — женщина; что ей просто необходимы доказательства того, что ее можно если и не любить, то хотя бы хотеть, и что я — ты! ты! ты! — не даю ей этих доказательств; что этот человек в машине — совершенно случаен в ее жизни; что у них ничего не было, они просто целовались в машине и тискались — она так и сказала «тискались», я почему-то очень хорошо запомнил это слово; что она совсем не знает, как теперь жить, и что я должен ей помочь это понять; что ей нужны доказательства того, что она — женщина, что без них ей дальше не жить, и что я должен давать ей эти доказательства, а я не даю…

Я молчал.

Я смотрел на нее и понимал, что больше никогда не смогу ее обнять. Что эти грудь и ноги, вспыхивающие в темноте, я теперь буду видеть всю жизнь.

Я открыл холодильник. Выпил водки из горла. Хотел поставить бутылку обратно — я все это помню, как сейчас, хотя сколько уже лет прошло, — но передумал и взял с собой, потом подошел к Юле…

Она сразу замолкла. Казалось, она ждет, что я ее ударю.

Я хотел на нее посмотреть. Но у меня не получилось.

Я развернулся и вышел.

Больше я ее не видел никогда.

Я сел в машину. Мне надо было успокоиться.

Я начал писать.

Удивленно спросил: — Больше нет сил? Отчего ж устал? Может колесил — долго колесил, Много колесил — ночи напролет? Может быть, дела? Может быть, хандра? Может быть, любовь? Что тебя гнетет?

— Мало колесил — робко колесил. Редко колесил — чаще отдыхал: Все смотрел в окно — как смотрел кино. В темноте сидел — свет гасил в окне. В темноте глядеть было лучше мне.

Строки, как всегда это бывает, успокоили.

Я выпил водки, разложил кресло и заснул быстро и крепко, как засыпает человек, сделавший важное дело.

Алла, 26 лет, продавец в бутике:

— Вопрос? Да какой вопрос… Как влюбиться? Что делать, когда любви нет, а жить надо? Не знаю…

Мы пять лет с мужем. Если у родителей моих спросите или у его предков, все скажут: «Прекрасная пара. Все у них славно».

Я даже подозреваю, что и Пашка, муж, тоже так думает.

А что? Завтракаем, ужинаем вместе. Деньги есть. Секс — регулярно, все хорошо. В гости ходим вместе. Друзья ставят нас друг другу в пример как практически идеальную пару. А мне скучно. Это вот можно объяснить: мне невыносимо тоскливо? Вам ведь все можно говорить, да?

Мне с ним скучно везде: хоть в гостях, хоть в отпуске, хоть в постели. И ведь поначалу так не было. Мы пять лет — официально, а так-то семь. Пашка — мой первый мужчина. Девятнадцать лет — поздно по нынешним временам, да? А я потому что всегда хотела, чтобы был у меня один мужчина через всю жизнь, разве невозможно? Меня так родители воспитали.

Поначалу не было такого ощущения скуки и тоски: то ли он другой был, то ли я… Не знаю. Не так, чтоб прям весело было, но нормально. Встречались. Общались. Он чего-то рассказывал, я — чего-то. Нормально. Я ведь РГГУ окончила. А в продавщицы пошла, потому что, во-первых, мне бренд наш очень нравится и я прям мечтала с ним работать. А во-вторых, потому что я активная. Мне люди нужны. Я от них энергией заряжаюсь. Энергия — это ведь важно, правда? И от Пашки раньше заряжалась. Или врала себе? Не знаю… Мне казалось, что заряжалась…

Сказать, что вот я прям его любила больше жизни? Не знаю… Я ж не знаю, как бывает, правильно? Я знаю, как у меня.

Мне казалось, что любила. Пашка — честный мужик, ничего не могу сказать. И когда у нас все случилось… как это?.. ну, интим в смысле… Он предложение мне сделал. Потом к родителям моим пошел типа руки просить. Ну, родители, понятно, уже знали все, да и я их предупредила. Но тут случилось то, чего я не ожидала.

Вы не думайте, что я заговариваюсь. У меня вообще речевой аппарат нормально работает. Это важно, что я говорю. Ну и вот. Папа вдруг говорит:

— Венчаться-то будете? Или в грехе жить? Чего он вдруг? Нет, у меня, конечно, верующие родители, иконы дома висят… Но без фанатизма, как говорится. Пост не всегда удается соблюдать, скажем. Да и в церковь не регулярно ходим. А тут — вдруг — так.