Читать книгу "Золотая ладья нибелунгов - Ирина Измайлова"

Германец пожал плечами.

— Мы же с самого начала знали, что плывём в гости ко злу, правда? И если бы я хотел заманить в западню людей, которые это заранее знают, то уж никак не готовил бы им в пути что-то необычное. Тихая погода на этом озере почти никогда не бывает, и раз сейчас здесь так тихо, то мы все уже насторожились, уже чего-то ждём. Для западни как раз надо, чтоб всё было, как всегда, не удивляло, не тревожило. Люди бы успокоились, не волновались, вот тут и бери их врасплох. А главное: каким это образом нибелунги, никсы[65], водяные духи или кто угодно ещё могли бы устроить нам такой штилле?

— Ну как каким образом? — встрял с интересом слушавший их Лука. — Они ж — демоны морские. Тут их владения. Вот они и творят с водами, что хотят.

— Прости меня, Ти-мо-фе-ич! — искренне повинился германец. — У тебя — шнурок на шее, откуда я знаю, что на нём? Ты при мне не раздевался... Я подумал, что ты тоже христианин.

— Я-а-а?! — так и вскинулся мореход. — Ах ты, варяжище! Кто ж я таков, коли не христианин? И что может ещё быть у меня на шее? Вот!

Он живо запустил руку под рубашку и выудил на свет свой крестик.

— Тогда я не понимаю, — вновь пожал Герхард своими литыми плечами.

— Чего ты не разумеешь-то, неметчина?

— Как это ты, раз во Христа веруешь, приписываешь демонам власть над ветрами и волнами? Разве они могут ими управлять?

Садко едва не подавился накатившим на него смехом. Вот же тебе, Лука Тимофеич! Получил от иноземца? Ладно б, какой-то учёный грек богослов урок преподал. А то ведь у этих-то христиан опыта не более, чем у русских, а то и менее, в их краях христианских общин и вовсе почти не было... И человек откровенно недоумевает: если Господь создал мир и владеет им, то каким это образом всякая морская, озёрная да какая угодно нечисть может посягать на Божью власть?!

— Но... — Видно было, что кормчий смутился. — Но когда мы в тот-то раз здесь плавали, когда в полон к окаянному Водяному угодили, нас на его остров как раз шторм занёс, с которым мы справиться не могли. Так не Водяной ли его и вызвал?

— Я не удивился бы, если б наглый колдун так нам и сказал ! — упредив ответ Герхарда, воскликнул Садко. — Только он врал каждую минуту. Соврал бы и тут. Ничего они не могут, кроме как пугать нас да всякие козни колдовские строить. А мы и попадаемся, как рябчики в силки!

— Верно, — подхватил германец. — Это как на войне. Чаще всего и легче всего гибнет тот, кто боится. Страх — лучшее оружие, и если ты напугал врага, то уже наполовину его победил. Конечно, если не мнишь о себе, что сам — великий воин, когда и меч толком не научился держать. Я не очень разбираюсь в нечистой силе, но думаю, что у демонов, колдунов, ведьм всяких куда больше способов навести на человека страх, чем просто у воина с мечом, топором или палицей.

Гребцы продолжали мерно взмахивать вёслами, и от их плеска на тех, кто отдыхал, стала наползать дремота. Делалось всё жарче, солнце отражалось от покрытой крохотными подобиями волн поверхности тысячами искр и бликов, которые слепили глаза, и их хотелось закрыть. В конце концов и те, что, напрягая спины, дружно работали вёслами, стали чувствовать, как их окатывает сонное оцепенение.

— Эй, на вёслах! Не спать! — долетело со второй ладьи. По распоряжению Садко она шла совсем близко к первой.

— Это плохо... — нахмурился Герхард. — Нельзя допускать, чтобы людей разморило.

— Не допустим! — Садок Елизарович нагнулся и вытащил из лежавшей рядом с ним сумки свои самогудки. — Вот. Мои гусельки любой морок рассеют, любой сон снимут. Ау! На второй ладье! Вы что там раскисли? А ну-ка, взбодрись!

Он привычно тронул пальцами серебряные струны, и они звоном разлились над озером. Солнце заставило и тонкое серебро сверкнуть, заискриться так, что оно стало слепить гусляра. Но Садко не обязательно было смотреть на струны для того, чтобы играть. И вот самогудки рассыпались звоном, осыпали всё кругом стремительной, нетерпеливой музыкой. А гусляр запел, и среди этого ослепительного простора его голос прозвучал ещё сильнее и ярче обычного.

Ай, пойте, пойте, гусли кленовые! Ай, лейся, лейся, песня весёлая! Ай, да плывёт наша храбра дружинушка, По широку плывёт Нево-озеру.

Не затем плывём, чтоб войной пойти, Не затем плывём, чтоб от врагов уйти, Не за вкусными заморскими яствами, Но за дивным златом, за богатствами!

Не затем оно нам, чтоб других посрамить, Не затем оно нам, чтоб в подвалах сокрыть, Не возвесть чтоб хоромы боярские, Не носить украшения царские.

Нам потребно оно, чтобы Русь хранить, Чтобы Господу Богу молитву творить, Чтобы храмы создать златоглавые, Чтоб сражаться за дело за правое!

Теперь ни гребущие, ни те, кто не был на вёслах, и не думали спать. Напротив, дружинники принялись подпевать гусляру, кто попадая в мелодию, кто путаясь, но пели все и дружно.

Ой, плыви, ладейка, плыви, ладья! Пусть жива будет матушка Русь моя! Пусть минуют нас беды тёмные, Пусть боятся враги нас злобные!

Ой, звените, гусли кленовые, Ой, гребите, вёсла дубовые! Ой, сразимся с нечистою силою, Постоим за Русь-матушку милую!

Садко пел и чувствовал, как его беспокойное напряжение исчезает. Исчезла и сонливая слабость, навеянная жарой и мельканием солнечных бликов. Оказывается, со всем этим было не так трудно справиться. Оглядываясь через плечо, гусляр видел, что его дружинники улыбаются, живо подхватывая слова песни, весело перешучиваясь, когда певец ненадолго смолкал, чтобы дать волю светлому разливу музыки. Все, кто не грёб, давно надели рубахи, чтоб схорониться от палящих лучей. Гребущих защищали струйки пота, обильно стекавшие по их спинам и мускулистым рукам. Один только Герхард по-прежнему стоял на руле обнажённый по пояс и, вот ведь диво — совсем не потел, его позлащённая загаром кожа оставалась сухой. Кормчий тоже старался подпевать гусляру, хотя, возможно, немного хуже понимал слова песни — язык-то хоть и на диво выучил, но не родной ведь! Однако песня ему нравилась, он улыбался, как и дружинники, не забывая следить за рулём.

Когда Садко смолк, чтобы перевести дыхание, Герхард окликнул его: