Читать книгу "Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт"

Хотя, возможно, этим грабителям и было присуще определенное благородство, тем не менее «гостиница была в их власти», и было решено, что «представление с участием раненой женщины поможет избежать неприятностей». Как вспоминал Локер Лэмпсон, «раненую княгиню Туманову положили в коридоре на матрас и нагромоздили вокруг нее подушки, перепачканные кровью». Вскоре «группы солдат, размахивая руками и препираясь друг с другом, появились на четвертом этаже, чтобы потребовать у нас сдать оружие. Как только они увидели княгиню, они тут же стихли, при этом один подвыпивший в гражданской одежде уронил свое ружье чуть ли ей не на голову». Британские офицеры отдали свои револьверы и сабли и показали восставшим, где находились телефоны, «которые все были сломаны». Ситуация вновь была под контролем, и, хотя отдельные небольшие ценности из номеров иностранцев и пропали, «в целом досмотр прошел без происшествий»{386}.

После того как короткое, но решительное сражение на цокольном этаже гостиницы было завершено, вся мебель и все люстры разбиты, а русские офицеры вышвырнуты вон, толпе осталось лишь найти какое-нибудь спиртное. Предвидя такое развитие событий, несколько британских офицеров спустились в знаменитые винные погреба «Астории», чтобы уничтожить вино и крепкие спиртные напитки, прежде чем мародеры доберутся до них. Хотя некоторые бутылки уже успели стащить, офицеры во главе с капитаном Скейлом, «которым оказывали помощь студенты и кое-кто из солдат (достаточно благоразумных, чтобы осознавать катастрофические последствия» в том случае, если толпа получит доступ к оставшемуся запасу спиртного), принялись «бить бутылки и били их до тех пор, пока», как свидетельствовала Флоренс Харпер, «уже не могли от усталости поднять рук». «Они проломили все бочки с коньяком и виски, под конец они в буквальном смысле этого слова стояли по колено в коктейле, где было все: от шампанского до водки»{387}.

На площади же толпа отбивала горлышки у тех бутылок, которые ей удалось стащить, и принялась пить их содержимое; при этом непрерывный людской поток «вваливался в гостиницу через липкие от крови двери и вываливался обратно, вынося груды бумаг и документов», чтобы бросить в костер на площади{388}. Некоторые из восставших при виде большой груды разбитых бутылок попытались усовестить своих товарищей; кроме того, они отобрали те из оставшихся бутылок, что смогли, и вылили их содержимое, призывая не «осквернять нашу борьбу за свободу употреблением спиртного и мародерством»{389}. Этот дух революционной чистоты еще царил, когда позже в тот же день Флоренс Харпер увидела рядом с «Асторией» человека, размахивавшего бутылкой вина. Когда он поднес ее ко рту, «студент, который шел вместе с ним, вырвал ее у него из рук, разбил и сказал: «Не пей! Если ты это сделаешь, вся наша работа пойдет насмарку». Подобные увещевания, однако, имели мизерный эффект. Джеймс Стинтон Джонс явился свидетелем тому, какие способы изобретали некоторые солдаты, чтобы унести то, что они не смогли выпить на месте, рядом с «Асторией»: они «вылили вино в свои сапоги и затем побрели прочь, чтобы допить его где-нибудь еще»{390}. Все понимали: это было просто счастье, что толпа не смогла добраться до остальных запасов в подвалах гостиницы. «Это был как раз тот случай, когда запрет явился благом для России», – писал Эдвард Хилд; безусловно, обильные запасы «Астории» достались только ее гостям. Эдвард Хилд, как и многие другие очевидцы, был убежден в том, что «если бы было обнаружено много водки, у революции могло бы вполне быть совсем другое, ужасное завершение». Его соотечественник Джеймс Хоктелинг был согласен с этим суждением: свободный доступ к водке, «несомненно, низверг бы всех в пучину террора наподобие Французской революции»{391}.

В разгромленном вестибюле гостиницы, где весьма странно теперь смотрелись пальмы в своих медных кадках, «вращающиеся двери крутились в луже крови». Большие зеркальные окна были «вдребезги разбиты и зияли громадными дырами», из-за чего дорогие шторы превратились в «рваные грязные обрывки, валявшиеся на улице на снегу». «Мебель была опрокинута или разбита на какие-то нелепые куски; везде валялись обгоревшие документы, книги и даже канцелярские принадлежности». В чайной комнате гостиницы и ее большом ресторане также была картина полного разгрома. «В беспорядке лежали тела, жалобно стонали раненые»{392}. Джеймс Хоктелинг пошел со своим американским коллегой посмотреть на масштабы погрома – и был ошеломлен, обнаружив, что «в одном из номеров, где мебель была превращена в кучу дров и даже электрические розетки были вырваны напрочь…большие фотографии царя, царицы и царевича в рамах висели на стенах совершенно нетронутыми»{393}.

Постояльцы верхних этажей, забаррикадировавшись в своих номерах и вздрагивая от малейшего шума, весь день просидели без еды, пока наконец не было разрешено женщин и детей перевезти колонной военных и посольских автомобилей в безопасное место. Некоторые нашли убежище в посольстве Италии на другой стороне Исаакиевской площади, другие – в расположенной рядом гостинице «Англетер». Флоренс Харпер попыталась там перекусить, но обнаружила, что ее обеденный зал уже заполнен – румынами, русскими, сербами, французами, англичанами, японцами, «представителями всех союзных и всех нейтральных стран», и все «старались продраться вперед и дрались за еду». Она вернулась в «Асторию», чтобы попытать счастья там, но увидела ту же самую картину: сотни людей дожидались супа из капусты и какой-то птицы, которую она назвала «жареной вороной». Было небезопасно пробовать любые овощи, даже если таковые находились, из-за риска дизентерии, поэтому она остановила свой выбор на консервированных сардинах и голландском сыре. «Кто-то нашел у себя немного галет», которыми поделился, и «подкупил официанта, чтобы получить немного какао»{394}.

Позже в тот же вечер всем офицерам союзнических стран, желавшим покинуть гостиницу, было разрешено сделать это – и давешняя толпа приветствовала их, когда они уходили. Но многие решили остаться – «не по собственному желанию, а просто по необходимости, поскольку все гостиницы в Петрограде были переполнены». Ситуация с жильем в городе была настолько острой, что с наступлением ночи некоторые из британских офицеров вернулись. «Я мог бы замерзнуть до смерти с таким же успехом, как и быть взорванным», – сказал один из них Харпер, имея в виду настойчиво ходившие весь день слухи о том, что «Астория» будет разрушена, что «ее собирались взорвать динамитом»{395}.