Читать книгу "В тихом городке у моря - Мария Метлицкая"

Пару раз Иван заходил в клуб – небольшой, слегка накренившийся домик со скрипучим полом – и видел, как женщины, стоя на стремянках, украшают серебристым дождем и гирляндами деревянные стены и потолок.

Робея и не надеясь на результат, смущенная Тоня предложила ему на концерте вместе с отцом спеть под гитару.

– Я помню, как ты пел, Ванечка!

Он даже разозлился: нет, ни за что! И вообще – на праздник он не пойдет, без него повеселятся. Танцы, шманцы – куда ему, калеке? Тоня немного обиделась, но больше не приставала – все поняла.

Концерт намечался на вечер тридцатого, и весь день хлопали входные двери, и изо всех щелей и дверей доносились запахи пирогов – на пироги и торты устраивались конкурсы.

К семи вечера в квартире запахло сладкими Тониными духами и лаком для волос. Она постучалась к нему:

– Вань! А ну, глянь! Как я – нормально?

Тоня стояла на пороге комнаты, и он невольно залюбовался ею – вправду хороша!

Как юная девушка, она покрутилась перед ним, кокетливым жестом поправляя прическу, и, погрустнев, тихо спросила:

– Вань! Ну что, не передумал?

Он покачал головой.

В клуб он не пошел, но на улицу вышел – хотелось вдохнуть свежего морозного воздуха. Вот где зима была настоящей и сказочной – снежной, чистой, морозной. На улице было тихо, только из клуба доносилась музыка. Кто-то периодически выскакивал на крыльцо – покурить, освежиться. Он слышал смех, даже гогот, и сердце сжималось от тоски и обиды – теперь праздники не для него, хорош, отгулял.

Иван вернулся домой, нашел в кухонном шкафчике полбутылки сладкого дамского вина, выпил прямо из горлышка и пошел к себе. Сон не шел, во рту было омерзительно сладко, подташнивало, и кружилась голова. Он заплакал от жалости к себе.

А тридцать первого ждали гостей. Отец рано пришел со службы и бестолково толкался на кухне, пытаясь помочь жене. Тоня беззлобно покрикивала на него, а он возмущался и обижался, но это все было похоже на детскую игру, безобидную и привычную. Было понятно, что живут они складно, почти не ругаясь, а если и поругиваются, то по пустякам, и это было смешно и трогательно.

Он вспоминал свою жизнь с Аленой, ее вечное вранье и воровские побеги из дома, их бесконечные склоки, претензии и скандалы. Свое одиночество по выходным и их абсолютные несовпадения во всем, от мелочей и бытовой ерунды до крупного, значительного. Их полнейшее отчуждение – чужаки, соседи. Впрочем, чужими они были всегда.

* * *

Гости подтянулись к десяти вечера, когда был накрыт пышный стол с пирожками, соленьями и пловом в казане, который отца научил готовить сослуживец-узбек. На белоснежной накрахмаленной скатерти стояла парадная посуда. Возбужденная Тоня охала и по-хозяйски тревожилась – вдруг что не так? Одергивала тесноватое платье и под приход гостей, морщась от неудобства, встала на неудобные каблуки – что поделаешь, красота требует жертв.

Большая комната не соответствовала своему названию, было тесно, сидели на стульях и придвинутой кровати, толкались плечами, но не грустили и оживленно шутили, шумели, перебивали друг друга, громко чокались. Хвалили хозяйкино угощение, принимались за воспоминания, грустные и веселые. Отец быстро захмелел и смотрел на жену с плохо скрываемыми восхищением и любовью. Мишка за столом скучал и потихоньку улизнул во двор, отпросившись у пьяненького отца – мать бы в ночь точно не выпустила.

Среди гостей была молчаливая, лет под сорок, женщина, хорошенькая, но печальная – раньше Иван ее не видел, она пришла с Романовскими, Милой и Володей, друзьями отца и Тони. Сидела с очень прямой спиной и встревоженными глазами осторожно рассматривала гостей. Иван разглядывал ее исподтишка – кто она Романовским? Незнакомка встала, чтобы помочь Тоне убрать со стола посуду, и он удивился, какая у нее узкая и прямая спина, и высокая шея, и стройные, чуть полноватые ноги. И как изящно смотрится высоко и туго затянутый пучок светлых волос.

Ивану нравились все эти люди – разные и похожие друг на друга, не ропщущие, не капризные, не избалованные. Закаленные и привычные к трудностям. Как умеют они веселиться, как радуются мелочам! А за спиной у каждого много чего – жизнь по гарнизонам, это, знаете ли, точно не сахар. Вахтанг Барашивили, красавец грузин, известный балагур и хохмач, взял в руки старенькую отцовскую гитару и запел печальную, красивую грузинскую песню. Все притихли, погрустнели, вспоминая, наверное, свою родину, родные места и оставленных там родных и близких.

Женщина с высокой шеей слушала песню внимательно, на ее тонком и строгом лице застыла печаль. Глаз ее Иван не видел, имени не знал, но почему-то испугался, почувствовав частое биение сердца и давно позабытое волнение.

Значит, жив и способен чувствовать? Способен заметить женщину, хотеть дотронуться до ее тонкой руки, обнять ее, почувствовать запах ее волос. Жив, курилка? Он прислушивался к себе и не понимал, радоваться ему или отчаиваться.

По-тихому, не извинившись и не попрощавшись, он выскользнул в свою комнату, но так и не смог уснуть.

Думал с тоской: «Зачем все это? Я не готов ни к самой короткой, необременительной интрижке, ни к недолгому, приятному роману». А что говорить про все остальное? Да и не будет у него этого «остального»: во-первых, это не нужно ему самому – довольно так называемой любви. Во-вторых, вряд ли в таком состоянии кому будет нужен он. Ну а в-третьих, хватит страданий. Он так решил.

Иван встретил незнакомку через два дня, когда городок еще только-только отходил от новогодних гулянок, обсуждая, конечно, все сплетни – кто из соседей напился и поскандалил, а кто и вовсе разбушевался и дело дошло до драки. У кого было самое красивое платье, а у кого прическа. Что было на столах и кто чем кого удивил. Ему, столичному жителю, было смешно: слухи и сплетни по городку разлетались мгновенно – деревня. Тоня с отцом, прихватив с собой Мишку, махнули в город выгулять заскучавшего юнца – сходить с ним в кино и кафе-мороженое. Дома стало непривычно тоскливо и тихо, и он отправился прогуляться. На улице он нос к носу неожиданно столкнулся с недавней знакомой и растерялся, мучительно стараясь припомнить ее имя – Лина? Или Лика? А может быть, Лиза?

Впрочем, смутились оба. И он снова удивился тому, что очень рад встретить ее, и тому, что на душе снова волнительно и тревожно.

Поговорили ни о чем: о погоде, о предстоящих сильных морозах, предсказанных метеорологами. О себе она рассказала коротко и скупо: Мила Романовская ее двоюродная сестра, дочь ее дядьки, который, собственно, растил ее, Лизу, – да, она оказалась Лизой! – с восьмилетнего возраста.

– А родители? – осторожно спросил Иван.

– Погибли в автокатастрофе, – коротко ответила она. – Оба.

Милочка была уже взрослой, училась в педтехникуме и собиралась замуж за Володю Романовского. Но сестру-сироту опекала как могла и даже задержалась со свадьбой, чтобы помочь родителям.

Иван ничего не спрашивал про Лизину взрослую жизнь, про мужа или детей, и не спросил, когда она уезжает. Какая ему разница?