Читать книгу "Ученица. Предать, чтобы обрести себя - Тара Вестовер"

Но когда Тайлер приехал домой на Рождество, я заметила, что он читает книгу «Отверженные». И я решила, что такие книги читают студенты колледжа. Я купила себе ее, надеясь, что она научит меня истории или литературе. Но этого не произошло. И не могло произойти. Я не могла отличить вымысел от фактов. Наполеон для меня был столь же реален, как Жан Вальжан. Я никогда не слышала ни о том, ни о другом.

Часть вторая

17. Чтобы святить его…

В Новый год мама отвезла меня в мою новую жизнь. Вещей у меня было немного: десяток банок с домашними консервированными персиками, постельное белье и мусорный мешок с одеждой. Мы ехали по широкой трассе, и я смотрела, как расщепляется и меняется пейзаж за окном. Покатые черные вершины гор Беар-Ривер сменились острыми пиками Скалистых гор. Университет располагался в самом сердце гор Уосатч. Я уже видела впереди мощный массив с заснеженными вершинами. Горы были прекрасны, но мне они казались агрессивными и угрожающими.

Моя квартира располагалась в миле к югу от кампуса. Там были кухня, гостиная и три маленькие спальни. Мои соседки еще не вернулись с рождественских каникул. Вещи из машины мы перенесли за несколько минут. Мы с мамой неловко постояли на кухне, потом она обняла меня и уехала.

В одиночестве и покое я прожила три дня. Вот только покоя не было. Покоя не было нигде. Я никогда не проводила в городе больше нескольких часов и теперь никак не могла защититься от странных шумов, которые окружали меня повсюду. Звуковые сигналы светофоров, вой сирен, шипение пневмотормозов, даже приглушенные разговоры людей, идущих по тротуарам, – я слышала каждый звук. Мои уши, привыкшие к тишине Оленьего пика, страдали безмерно. Каждый новый звук был как удар по ушам.

Я совершенно не могла спать все эти три дня. И тут приехала моя первая соседка. Ее звали Шэннон. Она училась в школе косметологии прямо напротив нашего дома. На ней были свободные бархатные брюки и обтягивающая белая маечка на тоненьких бретельках. Я смотрела на ее обнаженные плечи с изумлением. Я и раньше видела женщин, одетых подобным образом. Отец называл их язычницами, и я всегда старалась держаться от них подальше, словно их аморальность могла быть заразной. А теперь такая женщина стала моей соседкой.

Шэннон смотрела на меня с откровенным разочарованием. Моя мешковатая фланелевая куртка и просторные мужские джинсы ей явно не понравились.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Я на первом курсе, – ответила я.

Я не хотела признаваться, что мне всего семнадцать и мне следовало бы еще учиться в школе.

Шэннон подошла к раковине, и я увидела на ее спине слово «Ядреная». Для меня это было уже чересчур. Я направилась к своей комнате, пробормотав, что уже ложусь.

– Правильно, – одобрила соседка. – Служба начинается рано. Я вечно опаздываю.

– Ты ходишь в церковь?

– Конечно. А ты нет?

– Конечно, хожу. Но ты… Неужели ты действительно ходишь в церковь?

Шэннон посмотрела на меня, закусила губу, потом сказала:

– Служба в восемь. Спокойной ночи!

Когда я закрыла за собой дверь спальни, голова у меня закружилась. Как эта девушка может быть мормонкой?

Отец говорил, что язычники повсюду – и большинство мормонов тоже язычники, хотя они об этом и не догадываются. Я думала о топике Шэннон, о ее брюках и неожиданно поняла, что в университете все будут такими.

Вторая соседка приехала на следующий день. Ее звали Мэри. Она училась на факультете дошкольного образования. Одета она была именно так, как и должна одеваться мормонская девушка в воскресенье: юбка в цветочек почти до пола. Эта юбка стала для меня тайным паролем: я поняла, что девушка не язычница, и на несколько часов почувствовала себя не такой одинокой.

Но вечером Мэри поднялась с дивана и сказала:

– Завтра начинаются занятия. Пора пополнить запасы.

Она ушла и через час вернулась с двумя бумажными пакетами. Но в день отдохновения нельзя делать покупки! Я никогда не покупала в воскресенье даже жевательную резинку! Мэри же спокойно достала из пакетов яйца, молоко и макароны, не сознавая, что каждый продукт, который она складывает в наш общий холодильник, это нарушение заповеди Господней! Когда же она достала банку диетической колы, которую отец мой считал нарушением советов Господа касательно здоровья человеческого, я снова сбежала в свою комнату.

На следующее утро я села в автобус, который шел в противоположную сторону. Когда я сумела сориентироваться и добраться до университета, лекция почти закончилась. Я неловко стояла в заднем ряду, пока профессор, стройная женщина с тонкими чертами лица, не указала мне на единственное свободное место в первом ряду. Я села, чувствуя, что все взгляды направлены на меня. Курс был посвящен Шекспиру. Я выбрала его, потому что что-то слышала о Шекспире и думала, что это хороший знак. Но, оказавшись в аудитории, я поняла, что ничего о нем не знаю. Я лишь слышала его имя – и все.

Когда прозвонил звонок, профессор подошла к моему столу.

– Ты не с этого курса, – сказала она.

Я смущенно смотрела на нее. Конечно, я не с этого курса, но как она узнала? Я уже хотела во всем признаться, что никогда не ходила в школу и никак не соответствую требованиям университета, но тут она добавила:

– Этот курс для старших.

– Здесь есть курсы для старших?

Профессор закатила глаза, словно я попыталась пошутить.

– Это аудитория 382. Тебе нужно быть в 110.

Я прошла почти через весь кампус, прежде чем поняла, что она имела в виду. Я достала свое расписание и впервые заметила, что рядом с названиями курсов стоят цифры.

Я подошла к стойке регистрации, где мне сообщили, что все курсы для начинающих уже заполнены. Мне велели каждые несколько часов проверять расписание онлайн и записываться, как только кто-то решит бросить. К концу недели я записалась на вступительные курсы по английскому, американской истории, музыке и религии. А еще я записалась на курс искусства в западной цивилизации.

Английский преподавала веселая молодая женщина, которой не было еще и тридцати. Она постоянно твердила о каком-то «эссе», которое, по ее словам, должно быть нам хорошо знакомо по школе.

Следующее занятие по американской истории проходило в аудитории имени пророка Джозефа Смита. Я думала, что американская история – это просто. Отец ведь рассказывал нам об отцах-основателях. Я знала о Вашингтоне, Джефферсоне, Мэдисоне. Но профессор о них вообще не говорил. Он рассуждал о «философских обоснованиях» и трудах Цицерона и Юма – я никогда в жизни не слышала таких имен.

На первой лекции нам сказали, что следующее занятие начнется с теста по прочитанному. Два дня я пыталась продраться через непонятные тексты из учебника, но такие термины, как «гражданский гуманизм» и «шотландское Просвещение», были для меня настоящими черными дырами, втягивающими в себя все остальные слова на странице. Я читала вопросы теста и не могла ответить ни на один.