Читать книгу "Каждому свое - Вячеслав Кеворков"

— За что же вас так понизили? Какая-нибудь интрига? — весело поинтересовался Генрих.

— Вы, господин майор, как я вижу, фронтовик, а потому в тыловых делах не очень разбираетесь. На фронте, конечно, особо не поинтригуешь. Свои же в бою подловят и пристрелят. Я в Первую мировую фронт от начала до конца прошел, знаю, как это делается. Думаю, и вы в курсе.

— Догадываюсь. Стало быть, все ваши неприятности — результат местных интриг?

— К сожалению. Это так. — Он помолчал. — Фрау Кох, жена коменданта, не переносит рядом с собой никого и ничего, что могло бы хоть в чем-то конкурировать с ее внешностью, включая животных. Однажды выехав на Заире, она поняла, что лошадью зрители восхищались куда больше, чем ею, и тут же распорядилась отправить ее на бойню. К счастью, я здесь не заключенный, а вольнонаемный, а потом сумел воспротивиться этому.

— То есть вы спасли ее?

— Не я, а Геринг, — служитель улыбнулся, подумал мгновение и решительно продолжил:

— Когда стало ясно, что Заире угрожает опасность, я срочно отпросился и направился на аэродром под Берлином, где служат в одной эскадрильи три моих сына. Они истребители, и у каждого наград больше, чем зубов во рту. Я рассказал им про Заиру, они выслушали, посовещавшись, и заявили, что просят меня показать этой тыловой крысе, штандартенфюреру Коху газету «Фёлькишербеобахтер» с их портретами и отчетом о том, что они сегодня в ночном бою сбили на подлете к Берлину каждый по два самолета противника. А еще велели передать — повторю дословно — «если он причинит нашему отцу хоть малейшую неприятность, мы втроем прилетим в Веймар и разнесем его халабуду вдребезги».

— Угроза штандартенфюреру?! Это могло очень дорого вам обойтись!

— Все сказанное сыновьями я передал жене коменданта Ильзе. В тот же день записка с требованием показать наглецов-летчиков вместе с их портретами в газете была направлена в имперскую безопасность за подписью коменданта лагеря штандартенфюрера Коха. Один из заместителей Гиммлера переслал записку главкому авиации маршалу Герингу. Ответа сразу не последовало. Но через два дня Кох сам позвонил и поинтересовался реакцией начальства, не учтя при этом, что сам Геринг был отважным легендарным летчиком в Первую мировую, а теперь стал самым искушенным политиком — после фюрера, конечно.

— Очень интересно. — Генрих подошел ближе. Его приятно удивлял почти изысканный строй речи воспитателя диких зверей. В свою очередь польщенный вниманием рассказчик присел, вынуждая и остальных последовать его примеру.

Геринг поинтересовался, что интересует Коха. Реакция на записку? И тут же сказал, что он давно так не смеялся, вспоминая свою молодость. Когда сам был молодой и ершистый, не признавал никаких авторитетов, кроме собственного. Особенно, когда получил высший орден «За заслуги». А такой был только у командира эскадры легендарного Рихтгофена.

А затем добавил, что сегодня столица Рейха — самый опасный фронт для летчиков, которые каждую ночь поднимаются в темное небо, чтобы встретить самолеты противника и не дать им сбросить бомбы на головы. Так что — не в тылу их судить!

Неизвестно откуда появился запыхавшийся офицер.

— Господин майор, фрау Кох просила передать, что вас ждут ко второму отделению сегодняшней программы.

Прощаясь с Заирой, Карин, немного смущаясь, сказала:

— Простите, Бога ради, за бестактный вопрос.

— Слушаю.

— Как вы думаете, не согласится ли фрау Кох продать Заиру? У моего отца небольшое поместье под Берлином, есть две лошади, а такая красавица украсила бы его хозяйство.

— Не продолжайте! Если вам удастся, вы спасете воистину редкое по красоте чудо природы. Однако учтите, что фрау Кох может запросить у вас кучу денег.

* * *

Охваченные ажиотажем и предвкушая приближающийся апофеоз праздника, присутствовавшие не заметили возвращения в манеж Карин и были всецело заняты друг другом, а хозяйка — прибывшим из Берлина полковником и соблазнительным шансом на быстрый успех.

— Господа, — обратилась Ильзе к толпе, заметно потучневшей за счет постоянно прибывающих лагерных надзирателей в эсэсовских униформах и их жен. — Сегодня я впервые представляю придуманный мною аттракцион. Он рассчитан на дам, хотя не исключает и участия мужчин в качестве советников и помощников.

Несколько минут спустя праздная толпа двинулась вперед по дорожке, засыпанной ярко-желтым мелким песком. Слева — густозеленые колючие кусты шиповника, украшенные мелкими отцветающими розочками, справа — стена колючей проволоки, закрепленной на столбах, склонившихся под тяжестью повиснувших на них фонарей, высвечивавших узкую полоску земли под оголенными электропроводами.

Колонну гостей возглавляла уверенно взиравшая на жизнь и менее уверенно стоявшая на ногах сильно подвыпившая фрау Кох. Неожиданно толпа остановилась, и в полутьме послышалась отрывистая команда «Hoseranter!». Одновременно вспыхнули прожекторы, ярко осветившие шестерых голых мужчин, стоявших со спущенными штанами на небольшом возвышении и в непосредственной близости от колючей стены.

Слепящий свет, ударивший в глаза, лишал их возможности видеть собравшихся по другую сторону. Да, судя по всему, они их и мало интересовали. Все шестеро жадно смотрели поверх развлекавшихся у их ног тюремщиков. Суровый взгляд узников, выставленных на потеху пьяной толпе, был обращен вдаль и упирался в смутные очертания горы, поросшей густым лесом, туда, где между стройными елями гуляла свобода.

— Итак, выбирать и давать пояснения могут только женщины, мужчины — лишь советовать, — повторила Ильзе жесткие условия аттракциона. Начало положила ближайшая подруга хозяйки, «страшила Марта».

— Мой выбор — второй справа. Внешние габариты его инструмента особого впечатления не производят, однако многообещающая потенция, таящаяся внутри, очевидна. Требуется лишь активное вмешательство извне, и его скрытые возможности предстанут на всеобщее обозрение. — Она пьяно скрутила губы для поцелуя, отчего стала еще страшнее. Толпа сально захихикала.

— Думаю, наша подруга оказалась в плену ложных представлений, — вступила в дискуссию жена второго коменданта лагеря. Хмель привел ее к серьезному философскому обобщению: — Из ничего не может возникнуть что-то.

Очевидного никто оспаривать не стал. Для Генриха пьяный бред подвыпивших дам на фоне раздетых догола беспомощных мужчин выглядел чем-то, близким к извращению.

Он сам не заметил, как, грубо растолкав полупьяных надзирателей, пробился вперед и почти уткнулся в колючую проволоку.

В свете прожекторов все шестеро походили более всего на восковые фигуры, лишенные каких-либо признаков жизни. Но вот с горы потянуло холодом, и он увидел, как кожа на теле замыкавшего печальную шеренгу покрылась мурашками. Генрих глянул ему в лицо и отпрянул — оно показалось ему знакомым. Здесь, в Германии, он ощущал себя в другом мире и потому встречу с человеком из прошлого мог сравнить лишь со свиданием с усопшим. И чем пристальнее он вглядывался в это лицо за колючей проволокой, тем более убеждался, что видит его не впервые.