Читать книгу "Центральная станция - Леви Тидхар"

Почему он ее так называл? Придя в себя, Руфь очутилась на корабле; артефакт инвентаризовали, на счету Руфи появилась тысяча пунктов, здоровье, сила и защита стояли на максимуме.

Внезапно она поняла, чего хочет. Она хотела – отчетливо и до боли – узнать побольше об Иных.

Назавтра она покинула вселенную Гильдий Ашкелона, однако загадочным образом пробудилась, моргая и дрожа, в месте, залитом солнечным светом. Ослабленная Руфь сидела у реки и, еле удерживая чашку, пила крепкий кофе, подслащенный сгущенкой. Родная, – сказал тот голос, пробуждая внутри нее странное чувство, некое тяготение. Она думала о семье, о своих предках, и нити ДНК, свиваясь, вели к святому Коэну.

Но кем был святой Коэн?

Она вернулась в Тель-Авив, и ее неуверенность сгорела в страсти. Руфь знала, чего хочет.

Чего она не понимала – так это как получить искомое.

В реальности после двенадцатичасового перелета в Тель-Авив у Мэтта Коэна болела голова. Он сидел на переднем сиденье такси, рядом с шофером, арабом в контрафактных солнечных очках «Гуччи». Сзади, держа громоздкие приборы, неуютно корчились ассистенты, Балаж и Фири.

Из-за слепящего света Мэтт жмурился. Его поглаженная белая рубашка в полете смялась, на ней уже проступали капельки пота: Мэтт не привык к жаркому средиземноморскому климату. Он жалел, что не вложился в такие же очки, как у водителя, контрафактные или нет.

В каком-то смысле Мэтт искал последнее убежище.

Такси выплюнуло их в предместье иерусалимского Старого города и оставило в подступающих сумерках вместе с багажом. Колокола церквей мешались с призывами мечетей. Мимо шагали, оживленно споря, евреи-ортодоксы, все в черном. По холмам плыла прохлада. Мэтт был благодарен и за это.

– Ну вот, – сказала Фири.

– Ну вот, – сказал Мэтт.

– Приехали, – сказал Балаж. Они посмотрели друг на друга: трое очень разных людей, усталых от долгого перелета, от бегства из страны в страну, из лаборатории в лабораторию, иногда под покровом ночи, в спешке, иногда – бросая заметки и оборудование, иногда – всего на шаг опережая разъяренных собственников помещений, или кредиторов, или даже слуг закона.

Никто их не любил, этих ученых, а их исследования считались сразу и тупиковыми, и аморальными. Ибо они вообразили себя Франкенштейнами и разводили жизнь в закрытых сетях: похожим образом биолог разводит головастиков, наблюдая, как те вырастают в лягушек. У этих троих имелись головастики, пока не ставшие ни лягушками, ни принцессами и продолжавшие существовать in potentia. Ученые решили поселиться в маленьком хостеле: он станет их штаб-квартирой до времени, когда можно будет открыть новую лабораторию.

Серверы безмолвно покоились в своих кулерах: обработка кода приостановлена, он не жив и не мертв. У Мэтта пальцы чесались подключить серверы к сети, запустить, дать им работать, чтобы дикий код внутри мог спариваться и мутировать, делиться, сливаться, и вновь делиться, и вновь сливаться, чтобы строчки кода переплетались и ветвились, и усложнялись, и осознавали себя.

Это было нерестилище.

Потом слово станут писать с заглавной: Нерестилище.

Эволюционный трек, из которого вышли Иные.

Мэтт Коэн и его команда переезжали из штата в штат в Америке; на время сбежали в Европу, искали убежища в Монако и Лихтенштейне, потом в офшорах, на островах с пальмами, которые лениво колышет бриз. Иные могли появиться на свет в Вануату, в Саудовской Аравии, в Лаосе. Противостояние исследованиям было кучным и неприкрытым: творить жизнь – значит играть в Бога, что и обнаружил, расплачиваясь, Виктор Франкенштейн.

Так в свое время назвал Мэтта журнал «Лайф». Франкенштейн; а Мэтт всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое, его и его компьютеры; он знал, что не знает, что делает, и что цифровой разум, еще не родившихся Иных, нельзя создать; их не могут напрограммировать те, кто всуе вещает об искусственном интеллекте. Мэтт был не программистом, а биологом-эволюционистом. Он не знал, какую форму примут Иные, когда наконец появятся. Это решать одной только эволюции.

– Мэтт?

Фири осторожно потрясла его за плечо.

– Да.

– Нам пора заселяться. Уже поздно.

– Да, – ответил он, – да, ты права.

Но не сдвинулся с места. Посмотрел напоследок на небо, очень темное, в таком не прочтешь будущее, не поймешь, что тебе предначертано; тогда Мэтт повел свою маленькую команду в хостел, где им предстояло провести ночь; все это и правда могло случиться где угодно.

Анат спросила Руфь:

– Соединение? Ты серьезно?

Полночь; они сидели на пляже. Руфь покосилась на Анат, когда та зажгла убик-сигарету. Последний писк моды из марсианского Нового Израиля: в частичках дыма закодирована инфа высокой плотности. Анат сделала глубокий вдох, инфа хлынула в ее легкие, вошла в кровоток, добралась до мозга – практически моментальный впрыск чистого знания.

Анат выдохнула пар и блаженно улыбнулась.

– Ты же в курсе насчет Иных, – сказала Руфь.

– Ты знаешь, я работала в том клубе…

– Да.

Анат состроила гримасу.

– Это было очень странно, – сказала она. – Ты толком не чувствуешь, как именно они бороздят твое тело. Они сгружаются в твой нод, контролируют моторику, получают фиды восприятия. А ты в это время где-то в Разговоре, в виртуалье, а то и вообще нигде… – Она пожала плечами. – Спишь. Потом просыпаешься – и в тебе что-то не так. Ну то есть – ты ведь не знаешь, что они делали с телом. Предполагается, что они не вредят здоровью, а если вредят, то за дополнительную плату, другие соглашались, я – никогда. Но ты замечаешь какие-то мелочи. Грязь под ногтем на левом мизинце, раньше ее не было. Царапина на внутренней стороне бедра. Другой парфюм. Другая прическа. Вроде пустяки. Они будто играют с тобой в какую-то игру, чтоб ты засомневалась, помнишь ты что-то или нет. Чтоб ты думала, где была, что делала. Что твое тело делало. Что они с ним делали. – Анат отпила вина. – Все было в порядке. Какое-то время. И деньги приличные. Но больше я на такое не пойду. Иногда я боюсь, как бы они не стали меня одерживать. Это ведь легко – взломать защиту нода, снова взять контроль над телом…

– Они на такое не пойдут! – Руфь была в ужасе. – Есть соглашения, протоколы глубокой шифровки…

– Иногда мне снится, что они в меня входят, – перебила ее Анат. – Я постепенно просыпаюсь, но все еще сплю, и я знаю, что делю тело с множеством Иных, и все они смотрят моими глазами, я чувствую, как они замирают, когда я шевелю пальцами или оттопыриваю губу, но только это такой отвлеченный интерес, они точно так же смотрели бы на математическую проблему. Они не как мы, Руфь. Нельзя настолько расшаривать себя чуждому разуму. Ты или человек, или нет. Быть сразу собой и Иным не получится.

Той ночью Анат смотрела на Руфь мечтательно, отвлеченно. Ее изменил контакт с Иными, решила Руфь. Это зависимость, упоение сродни тому, какое некоторые испытывают, думая о Боге.