Читать книгу "Бриллиантовая пуля - Алексей Макеев"

– Видно, не могла с таким грузом на душе умереть спокойно, – пожал плечами Геннадий.

– Столько лет эту тайну хранила, а когда поняла, что конец пришел, решила покаяться, – задумчиво произнес Борис.

– Ну, вернулся я сюда, – продолжал Косолапов, – позвонил Митьке в ФСБ и попросил дело отца найти, а оно оказалось в Якутске, в тамошнем архиве. Пока его нашли, пока привезли… Взял я его в руки, стал читать. Смотрю, на листках пожелтевших следы крови, а некоторые слова расплылись, словно вода или пот на них капали. Что я пережил в тот момент, лютому врагу не пожелаю. Попадись мне тогда Серафима, своей смертью бы не померла! – сказал он таким тоном, что все поняли, так и было бы. – А вот документа, в какой лагерь отца отправили, там не оказалось. И принялся я выяснять, что это за лагерь был, чтобы хоть место то найти, где мой отец свою короткую жизнь закончил. Позвонил Тарасову, а тот и рад стараться услужить! Пообещал мне, что в лепешку расшибется, но все выяснит, и тут же по внутреннему телефону дал команду в архив, чтобы там все перерыли, но нашли. А еще мне сказал, что если у них не окажется, то он всю Россию обыщет, но найдет. Вот в тот самый день и позвонил мне заведующий их архивом и номер ГУЛАГа назвал. Это и есть те самые цифры.

– Ну да! Заведующий архивом решил лично прогнуться и первым сообщить, а потом уж он и Тарасову доложил, что его поручение выполнил, – заметил Гуров. – И вы записали их на перекидном календаре. А вот что за закорючки перед ними были?

– Буквы «к» и «ц», то есть концлагерь, – объяснил губернатор.

– Тогда уж должно было быть «к» и «л», – удивился Гуров.

– Ну, как записалось, так и написал, – буркнул Потапыч. – А потом стал думать, кто у нас больше всех о лагерях знает, а это Самойлов. Вот я его и позвал. И наслушался от него такого, что волосы дыбом встали.

– Давайте, Михаил Михайлович, я сам вкратце расскажу, чтобы вам второй раз себе сердце не рвать – я ведь тоже с Иваном Георгиевичем беседовал, – предложил Гуров. – Короче! 313-й был самым страшным ГУЛАГом на территории Новоленской области. Он был колючей проволокой в два ряда разделен на две части, а между этими рядами бегали собаки, чтобы заключенные никак между собой не общались. И в первом блоке, и во втором были как уголовники, так и политзаключенные, то есть не это являлось причиной такого распределения, а исключительно состояние здоровья: тех, кто покрепче, определяли во второй, а более слабосильных – в первый. Заключенные первого блока работали на лесоповале, а чем занимались заключенные второго, никто не знал, потому что у них было все свое: и столовая, и медпункт, и все остальное. Каждое утро за ними приезжала машина, и их увозили, но никто не знал, куда и зачем. А теперь самое главное – из первого блока заключенные по отбытии наказания освобождались, а вот из второго не вышел никто! Ни один человек! Когда заключенному до конца срока оставалось совсем немного, ему или добавляли срок за какие-нибудь провинности, или он просто умирал. А когда в 53-м после смерти Сталина объявили амнистию, во втором блоке произошло массовое пищевое отравление заключенных со смертельным исходом, причем только тех, которые под нее попадали. Когда же ГУЛАГ решили закрыть совсем, во втором блоке погибли абсолютно все: и заключенные, и работники лагеря. И опять-таки от пищевого отравления. Иван Георгиевич, воистину святой человек, о многом знал от своего отца, которому «посчастливилось», – с горькой иронией сказал Лев Иванович, – попасть в этот лагерь! И уже без всякой иронии посчастливилось оказаться в первом блоке, из-за чего он все-таки выжил. Но давайте я все-таки продолжу по порядку. Итак, я узнал у Татьяны Сергеевны смысл этих цифр и пошел в музей. А там в это время Иван Георгиевич как раз проводил экскурсию для детей, но внутри был еще один человек, парень лет двадцати пяти с наглыми глазами, который никак не походил на школьного учителя, а еще меньше – на человека, которому может быть интересна история Новоленской области. Я своим ремеслом не первый год занимаюсь, так что просчитать как его, так и ситуацию было делом несложным. Этот парень, поняв, что у него ничего не выгорит, счел за благо уйти, а вот я тогда понял, что Кравцов уже успел доложить обо всем Тарасову, а тот – принять меры.

– Ты хочешь сказать, что этот парень собирался убить Самойлова? – не поверил своим ушам Матвей.

– Да, за тем он и пришел, – подтвердил Гуров. – А я, поговорив с Иваном Георгиевичем и узнав от него очень много интересного, кроме того, что я вам сейчас уже рассказал, пошел провожать его до дома, потому что одного его по дороге точно прикончили бы – им такой свидетель не нужен. Как оказалось, я был прав, потому что возле его дома нас уже ждали.

– То есть уже вас двоих? – уточнил Косолапов.

– Вот именно! Тот парень, которого я шуганул, видимо, остался где-то неподалеку наблюдать за музеем и, когда увидел, что мы вышли вместе и пошли в сторону дома Самойлова, позвал еще несколько человек, вот они-то нас там и ждали. Только есть тут у вас в городе один мой старый знакомый, который ясно представлял себе, что будет с Новоленском, если меня здесь убьют. Его же, как он говорит, «в плин ласкатают». Вот он и решил вмешаться. Нет, не по доброте душевной, а потому что дураком никогда не был. Он-то со своими друзьями, если так можно выразиться, засаду, которая нас возле дома Самойлова поджидала, и турнул. Если до этого я, зная о «жучках» на своей одежде, ее предусмотрительно подальше оставлял, то теперь у меня выбора не было, и я от них просто избавился, потому что надеялся вытянуть из этого человека много для себя полезного, и не ошибся. Оказалось, что меня заказали! Причем якобы москвичи, чего точно быть не может, потому что Москва к нашему делу никакого отношения не имела. Да еще и организовать все надо было так, чтобы было похоже на простое разбойное нападение: мол, приглянулся кому-то новенький полушубок, вот он и решил его снять, а чтобы жертва не сопротивлялась, ножичком ее ткнуть.

– Вообще-то с Левой такие вещи не проходят, – заметил Крячко. – Я его и сам иногда боюсь! Накостыляет так, что мало не покажется! Он же Лев!

– Может, мне еще и порычать, чтобы страшнее было? – сердито посмотрел на него Гуров и продолжил: – А посредником выступил еще один мой старый знакомый, причем старый во всех смыслах этого слова, потому что он 25-го года рождения, бандит и садист Корень, или Корнеев Савелий Игнатьевич, который свой послужной список отсидок вел еще со сталинских времен. Он в свое время специализировался по цеховикам, обдирая их как липку! И в средствах не стеснялся! Мошенничеством он никогда не занимался, ложных обысков не устраивал, а применял грубую силу и пытками не брезговал.

– Погоди, ты про Чука говорил, что тот тоже свои жертвы пытал, – воскликнул Романов.

– Они одно время даже вместе работали, если здесь уместно такое выражение, и я потом объясню, почему. И вот этот Корень, как оказалось, не только жив, но живет в этом городе, один в большом доме, и возглавлял он до относительно недавнего времени группировку, у которой и машины есть. Но большая часть его людей около трех лет назад уехала, а при нем остались три-четыре человека, одного из которых я в музее и видел. Итого: Тарасов связан с Корнем, сиречь с криминалом, напрямую. И возник тут у меня вопрос, где и как они так крепко подружиться могли. Вот я и позвонил в Москву своему начальнику, чтобы он весь послужной список Корня мне сообщил. А потом пошел в гостиницу.