Читать книгу "Клад последних Романовых - Юлия Алейникова"

Несмотря на все усилия чекистов, которые сначала простукивали, потом бурили и, наконец, стали разбирать стену, тайник в указанном месте обнаружен не был. Опергруппа сильно огорчилась, но надежды найти сокровища не утратила, а приступила к поискам в той же стене этажом ниже. Увлеченные кладоискательством чекисты легкомысленно оставили гражданина Печекоса на шестом этаже под присмотром молодого красноармейца, чем коварный «валютодержатель» и воспользовался. Улучив момент, Константин Иванович, выбросился из окна, решив, что лучше смерть, чем такие муки.

Но на все воля Божия. Несмотря на «полет» с шестого этажа, переломанные кости таза и разбитый позвоночник, Константин Иванович Печекос выжил, и его отправили в больницу.

Клад так и не нашли, главный фигурант временно выбыл из строя, а дело требовалось делать, и следователи из ГПУ привлекли новое лицо, супругу «валютодержателя» Печекоса, Анель Викентьевну Печекос, находившуюся на тот момент в Бийске у дочерей.

На первом допросе двадцать шестого мая тысяча девятьсот тридцать четвертого года Анель Викентьевна показала, что царское холодное оружие еще в девятнадцатом году добровольно сдала в Омский исполком. На это следователям возразить было нечего, ибо ни оружия, ни самого исполкома, ни его прежних членов они и в глаза не видели, так же как и документов о приеме от гражданки Печекос оружия. Точнее, документов от исполкома не осталось вовсе. С большим сожалением, но следователи согласились временно принять на веру факт передачи оружия, гораздо больше их интересовала судьба короны бывшей императрицы и шкатулки с бриллиантами.

И к радости следователей, Анель Викентьевна подтвердила факт передачи царских «золотых и бриллиантовых» вещей брату Константина Ивановича Печекоса — Александру Ивановичу, хозяину дома в городе Омске. Но тут же было установлено, что в тысяча девятьсот двадцать четвертом году Александр Иванович уехал в Польшу, где ныне и пребывает.

Известие следователей огорчило, но поскольку излишней доверчивостью свердловские чекисты не страдали, допросы продолжились. И через несколько дней Анель Викентьевна указала, что в свертке, доверенном на хранение ее супругу, были преимущественно «мелкие» ювелирные изделия, состоявшие «из колец, брошей, браслетов и прочего, по количеству их было много, но мелкие, главным образом, были там вещи бриллиантовые, были и с другими камнями».

— Не то, — жестко хлопнув рукой по столешнице, констатировал Захар Тимофеевич, глядя на валяющуюся на полу бесформенной кучей Анель Викентьевну. — Не таких ответов ждет от вас народное правительство. Не таких. Нашей молодой, встающей на ноги стране нужны деньги, нам нужно строить заводы, фабрики, закупать станки, турбины! У нашей страны великие планы! Идет вторая пятилетка. Партия ставит перед народом великие задачи! — громко, как на трибуне, объяснял Захар Тимофеевич, прохаживаясь по кабинету, не обращая внимая на стоны полуживой, избитой, покрытой кровавыми ранами женщины. Не женщины, исторического хлама, буржуйской сволочи, прижившейся на народном теле.

Анель Викентьевна его не слышала, она лишь страстно молила Бога даровать ей скорую кончину. Избавить от нестерпимых мук. А силы уже кончались, не было их, и мыслей уже никаких не было, кроме жажды смерти. А потому, когда бросили ее на заляпанный кровью бетонный пол в камере, собрала она остаточки силы, доползла, плача от боли, заливая солеными слезами лицо, до алюминиевой кружки с ложкой, кое-как скрутила ложку, изломанными пальцами изломала мягкий металл на куски, изорвала и проглотила их. Но не закончил своих испытаний Господь, не прибрал к себе. Часть ложки застряла в гортани, причиняя несчастной Анель Викентьевне новую нестерпимую боль, а палачи ее словно забыли, и выла она в камере, и стенала. И не было до нее никому дела, ни пожалел никто, не смилостивился. Видать, судьба у нее была такая — умереть в муках. Но слишком сильной была боль, невыносимый, и сломалась она, не выдержала, выпросила у охранника бумагу, написала, нацарапала своей кровью пополам с чернилами этим иродам безбожным, мучителям бессердечным: «Я А.В. Печекос пролетарский орган — ОГПУ сердечно прошу спасти мою жизнь ради того, что я ясно осознала необходимость указать место хранения романовских ценностей».

Услыхали, смилостивились. Выволокли из камеры, протащили по тюремным коридорам и лестницам, кинули на тряскую повозку, отвезли в больницу.

А в больнице городской, когда сестры ее увидели, заплакали от жалости, но, поймав взгляды конвоиров, слезы утерли и поскорее повезли Анель Викентьевну на рентген, а затем в операционную. Хирурги удалили из гортани застрявшую часть ложки. Но Анель Викентьевне это уже не помогло, она умерла в палате семнадцатого июня, спустя два дня после операции, от гнойного плеврита, развившегося вследствие повреждения пищевода. Умерла на чистой больничной кровати, успокоенная, в окружении медперсонала, а не в грязной камере на полу, как собака, и за то была благодарна.

Пришлось сотрудникам ГПУ снова браться за Печекоса. Сам он лежал в омской больнице, потихоньку шел на поправку, а оставленный с ним в Омске красноармеец посылал в Свердловск регулярные отчеты о состоянии его здоровья, а также плаксивые телеграммы с просьбой выслать денег. «По совету профессора приходится покупать ряд продуктов, а главное портвейн, который «знакомый» пьет вместо воды… Переживаю большую нужду». «Шлите денег выздоровление».

Константин Иванович выздоравливал, но о царских сокровищах по-прежнему помалкивал. Пробовали давить на него через Клавдию Михайловну, которую вроде бы уже как и выпустили, но снова взяли. Ее заставили написать письмо в больницу упрямому гражданину Печекосу: «Константин Иванович, умоляю Вас отдать все, что Вам отдано… Подумайте о страдании всех людей, связанных с этими вещами». Печекос молчал. В сентябре тридцать четвертого года Константин Иванович выздоровел. Однако в следственном деле следов его дальнейших допросов не имеется.

Может, поверили ему свердловские чекисты. А может, более важные, неотложные дела отвлекли их. Но кончилось тем, что его выпустили с подпиской о невыезде. Следили за ним до конца шестидесятых годов: не сможет же бывший купец устоять перед соблазном баснословного богатства, как-нибудь выдаст себя. Не выдал. Умер и унес с собой на тот свет тайну доверенных ему сокровищ, не нарушил клятву. Устоял.

А вот несчастную Клавдию Михайловну Кобылинскую чекисты не пожалели. После двадцати семи допросов УНКВД по Московской области осудило Кобылинскую за контрреволюционную деятельность и антисоветскую агитацию и приговорило к высшей мере наказания — расстрелу. Двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот тридцать седьмого года приговор был приведен в исполнение на Бутовском полигоне.

Оборвалась ниточка, ведущая к царским сокровищам. Оборвалась…

Или нет? Служил в то время среди прочих достойных борцов за светлое будущее в Свердловском ГПУ некто Демьян Григорьевич Будников. Рядовой боец. Рядовой по званию, но отличавшийся пытливым умом, высокими амбициями и, чего уж скрывать, алчностью. Все эти качества были причиной повышенного внимания, кое проявил Демьян Григорьевич к расследуемому соратниками чекистами делу. И не напрасно…