Читать книгу "Желтый Ангус - Александр Чанцев"

О мертвых или плохо, или ничего. Но беззащитность соблазняет. Если мертвый скрывал(ся за) псевдоним(ом), то с него, как подштанники на прозекторском столе, его снимут. Выпотрошат тело, как и разденут имя. И даты жизни укажут – а не вечности. И точную дату смерти – а разве он умер? Гроб уплывет талой водой, корабликом-ручейком, взовьется снежком, спикирует лепестком.

Буры, издеваясь над рабами-неграми, запрещали им испражняться «на священную землю». Нарушителей избивали, в том числе и по гениталиями. С мочой потом текла кровь, струйка в песке скоро становилась черной.

ЧеловеК.

Один из моих страхов – что я забуду про все дела, что должен. Едучи в метро, отпущу сознание. И все дела, встречи, вообще все забудется. Улетит выпущенным воздушным мячиком обратно в детство?

Так утром: как из кубиков Лето, вспомнить-восстановить мир. Возможно, этот вспоминающий и есть душа. Но только не ты нажал кнопку «вкл.» у компьютера и выдумал это утро.

Молчаливые книги и статуи шумливые, как туристы вокруг них.

Детская беззащитность первых листочков, лохматые со сна березовые сережки. Сад никак не налюбуется на себя в карманное зеркальце капли росы. Уже не грустно, что самый ранний мир никогда не постареет вместе с тобой.

«Бог один, чертей – много» (Подорога)? Да и ад просторен, а рай – тесен. Все – от желания.

Сигнальная система веток в темный дождь.

Стать собой, перестав быть собой. Прием не эллипса, но эндшпилевой защиты Гамлета.

Утробные воды, крестильные, рябь прописанных дней – научится ли человек выползти из воды.

Дом красоты.

Упруго скрученные почки – как распружинивающийся капюшон кобры. Окуклившиеся листья совсем скоро выпорхнут. Холодные цветы начала мая.

Тени домов – людские бонсай-горы. Полнолуния сопло: космос летит на стыковку с Землей.

Человек, обезьяна с айфоном. Когда гаджеты стареют, как мотыльки, а мир меняется чаще светофора, сам замедляешься, как ребенок, которого все переросли в классе.

Слышу из соседней комнаты: «Поешь… Ну, хоть немного!» Мама возится с подаренной студентами живой бабочкой, как когда-то со мной.

Деньги из банкомата около арабского рынка в Старом городе Иерусалима пахнут пряностями.

And no reason left to die.

Когда же замолчат эти голоса в метро? Тишины стало даже меньше, чем времени. Тишина индивидуальна так же, как шум коллективен. В тишине лучше говорится («молчание – Тебе хвала», из Псалмов). Шум – потеря, тишина – трата со страховкой от Бога. Но я продолжаю говорить банальность я…

Музыка в соборе похожа на снежинки, падающие вверх.

Когда я бываю дома, мама готовит. Готовила и раньше, по рецептам, любимое, но тут и сервирует, как в ресторане. По несколько блюд даже на завтрак! Woman’s love – когда наивность преобладает над хитростью. Любовь, простая, как ухватка для готовки. Только за что ухватиться?

Впустив в себя тишину, захлопнуть бы дверь.

Едва ли не лучший вид на мир из сна. Комнаты на ночь и с почасовой оплатой.

Зиппер самолетного следа расстегивает небо, но там тоже ничего нет. Стрижи латают стыдливыми мелкими стежками. Только темный дым по ободу неба – затемнение на его рентген-снимке.

Падучая звезда бежит из шашек звезд. Теряет туфельку, рвет шлейф платья о колючки елок, hits the ground. Свобода.

Все ж таки кто держит коромысло радуги? Мальчик Шива пускает бумажные кораблики на Ганге. Море пересыпает между пальцами береговую гальку: белые ногти барашковых волн лениво почесывают за ухом отдыхающего.

Взрыв сирени. Дымовая завеса жасмина. Лазеры росы.

В своих квартирах мы спички в коробке. О(г)ни вспыхивают, горят, гаснут.

Река была недалеко и не близко. Река была как раз за заводом, между сталинско-высотнической «Кутузовской» и хрущобными «Филями». Река была там, где был мост. Рядом метро по земле, сбоку мост ж/д – там и была река. Заборы разрушены, берег в инсталляциях советской памяти, бутылках, которые никогда не срастутся из своих осколков. Опоры моста – вечно опущенные прыгалки, ветер зря посвистывает, уныло.

Мы курили там сигареты, передавая по очереди, – последним затягивался тот же ветер. Плевали, попасть в брошенные пивные бутылки – такая игра, но плевка перед поражением цели не видно. Интересней было кидать бутылки, они должны были стать в воде стоймя. Солдатиками. Blowin’ in the wind, раскачивались стебли несуществующих цветов. Больше мы там, кажется, ничего и не делали.

Полнится печалью человек. Штопор глубже в ночь (что там добурит до эякуляции солнца?).

Ставя автограф на своей книге, разодрать ручкой страницы, мстя за то, чего она неблагодарный бастард.

Имя Б-га не произносилось, потому что важно не само слово, а сколько за ним смысла. Тетраграмматон (4 буквы), Шемхамфораш (216) и далее, пока не вымоется, не останется (А упало, Б пропало) – пустота между Б и г.

(«Бог есть сфера всякого анализа и синтеза» Новалиса – нет, они замирают еще на стадии имени-брандмауэра, а вот за ним уже в имени имен начинает бурлить ядерная реакция.)

Вообще же: «Удлиняй ряд утверждений о Боге – ты только арифметически умножишь число Его имен и не приблизишься к Нему» («Энергия» Бибихина.)

Три фильма, две книги, домдела – в выходные, как в чемодан в конце отпуска, пытаешься впихнуть то, что выпихивает офисная неделя. Пока небо позирует на фоне пиона, заливаясь краской.

Интернет шумит где-то далеко, звуки поездов на станции – тише и заглушают.

Есть люди, которые просыпаются, как включается Windows, есть – у кого сознание тут же, как Мае. Бессонница – сама сплошное сравнение, DDoS-атака.

Июньские звезды пахнут жасмином.

В этой фразе еще нет, кажется, места лжи. А вот если писать что-то о том, как ночью цветы жасмина мерцают на фоне неба, а от звезд идут волны запаха – тут щелей и зазоров очень много. Не поэтому ли даже самые простые предложения («И взошла звезда Полынь», «Ваши пальцы пахнут ладаном») сдали уже сказуемое («Мои черничные ночи»), избавляться будут, как тонущий от одежды… вещей… дыхания… и дальше.

Поэзия как плата за фальшь.

(Обол на сдачу).

БСО птиц в поте лица с раннего утра до позднего вечера, перерыв – на сиесту солнцепека и перекур вечерней росы.

Самые интересные книги – непрочитанные (и) у соседей в вагоне метро.

Человеки без Бога, Бог без людей – кому грустнее?

Люди дохнут по кустамДохнут люди тут и тамПа-папам-парам-пампам!

Наблюдать, как просыпается сознание в ребенке, как распускался бы цветок, смеясь, играя и икая, вираж блескучей стрекозы. Заратустра с колтунами запаха ро(з)с(н)ы.